- Я вообще очень высокомерный. Все началось с того дня, когда у меня испортилось зрение. Очков я принципиально не носил, чтобы не прослыть очкариком, поэтому никого не видел на улице, кроме размытых силуэтов. И многие стали думать, что я зазнался. Кто-нибудь видел меня на улице и орал: 'Зазнайка идет, зазнайка идет!', и меня начинали бить. Наивный, я-то думал, что меня буду бить сильнее с очками, а тут и без очков обошлось. У меня есть приятель, который тоже, кстати, плохо видит. И когда его хочет остановить милиционер, мой приятель просто машет рукой и говорит: 'А-а, я ваще тебя не знаю!', и спокойно уходит. Но это ладно, вернусь к себе.
С годами к плохому зрению добавилась еще одна проблема. Например, я до сих пор путаю Полину Гагарину с Пелагеей и еще с какой-то женщиной. В молодости, идя вечером на свидание, я всегда боялся не узнать девушку, с которой познакомился утром. И только когда она махала мне рукой, всё вставало на свои места, и я сразу узнавал ту самую единственную и неповторимую. Я знаю, что шутка про Пелагею уже была кем-то сказана, но что делать - идеи витают в воздухе. Кстати, в воздухе много чего витает. Я, например, не так давно выглянул в окно и увидел, как над Копотней поднимается черный столб дыма. Я бросился к телеку, к интернету, но никаких новостей о пожаре не было. 'Ну что ж, - подумал я, - нет новостей - нет и пожара'.
Вчера еду в метро и слышу, как мужик говорит негритянке:
- Ты - черная женщина, я - белый мужчина. Давай сделаем черно-белого ребенка и будем его за деньги показывать на ярмарке выходного дня?
- Нет, я рожу цветного, и буду сама бесплатно на него смотреть.
- Так что, товарищи и бабы... пардон, - сказал я Красному Платью и хотел было ввернуть для смеха ёмкий скабрезный оборот, но тут мой взгляд остановился на каком-то трёхлетнем сопляке, который сидел со своей мамашей и, пристально глядя на меня, тупо улыбался, отчего слюни смело лились на пол. Похабное словцо застряло у меня буквально в зубах и мне пришлось сказать только слово 'собака', которая никаким боком не вписывалась в монолог. Надо было как-то продолжать, и я стал 'лепить', что Бог на душу положит:
- Где-то на середине временного отрезка между Карибским кризисом и воцарением Горбачева, я, босоногим по пояс мальчонкой, пожирал 'бычки' и божьих коровок, которые паслись по соседству с 'бычками'. Вкусы, в то время, у меня были разнообразными - зола, чистый протеин и нектар одуванчиков. Однажды, когда в доме появилась еда, мама позвала за стол. Я оторвался от игрушек и побежал на кухню. На столе было всё, от чего меня всегда тошнило: молоко с пенками, суп с огромным вареным луком и манная каша с комками. Тут я сказал: 'Мамочка, если меня вывернет наизнанку, сверни меня, пожалуйста, обратно'. Она строго на меня посмотрела и ответила: 'Свёрнутый сынок - не мой сынок. И я не мама, а Бага-Яга'. Мне стало не по себе - Баба-Яга здесь, она пришла в мой дом. Тут я услышал, как в замке входной двери повернулся ключ - папа пришел. Он поцеловал маму. Я хотел крикнуть ему, что это Баба-Яга. Но та, которая раньше была моей матерью, зло на меня посмотрела и хитро улыбнулась, как бы говоря: 'Спокойно, сынок, я здесь. Не бойся ничего, ведь до этой ночи я буду твоей мамой. А уж потом...'
На этом шутка закончилась. Никто не смеялся. Только ребенок, в первом ряду, всхлипнул. Мне стало жаль бедное дитя, но я зачем-то скорчил ему страшную рожу. Ребенок еще раз всхлипнул и завыл. Его мать злобно на меня посмотрела. Я не выдержал и вытянул руку в ее сторону.
- Вот Баба-Яга, сидит тут, рядом с маленьким мальчиком!
Ребенок перестал выть. Он, по-моему, вообще перестал дышать, но я ошибся. Мальчик широко раскрыл рот, глубоко втянул в себя воздух, и заорал так, что мама подскочила на месте, резво встала на мощные ноги, сгребла в охапку сумасшедшего своего сынка, и...
- Пошла вон из моего зала! - крикнул я ей вдогонку.