А пока, задышав несколько свободнее, я начал играть Нила.
Пожалуй, это громковато сказано — начал играть. Было три-четыре спектакля, и все. Такова уж грустная специфика выпускных спектаклей. Год-полтора работы, затем играют несколько раз, после выпуска разъезжаются по театрам, и остаются одни программки и фотографии.
Сейчас работают по-другому: в училище стараются делать спектакли на третьем курсе с тем, чтобы студийцы могли поиграть год.
В театре есть такие спектакли, которые называются «для пап, для мам». Обычно это следующий мосле сдачи художественному совету, который впервые показывают публике. Публика, приглашенная театром и актерами, среди которой большинство родственников и знакомых, и называется «папы, мамы».
Надо сказать, это зритель довольно трудный, многоопытный. Все-то он, этот зритель, видел, всех-то он актеров и все спектакли этого (и не только этого) театра знает наперечет. Он придирчив, как болельщик футбола. У каждого есть свой любимец, и он на дух не принимает другого, даже если тот хорошо играет: все равно этот зритель найдет, за что зацепиться, за что раскритиковать актера.
В театре «папы и мамы» уже привыкли видеть своих на сцене, а вот в училище это все впервой. И для будущих актеров впервой выходить на сцену, и для родителей впервой видеть своих девочек и мальчиков артистами. Сколько, наверное, и радостных и горьких минут переживают они, глядя на своих детей. Это естественное родительское чувство, и ничего в этом нет необычного. Но необычно многолюдье, ярко освещенная сцена, и твой сын или твоя дочь в чужом костюме. Непривычна их манера поведения, они похожи на себя и не похожи, и они и вроде не они. А кругом люди, которые смотрят на такую близкую и такую далекую сцену, на которой смеется, плачет, переживает, мучается, радуется твой самый родной человек. Наверное, это нелегкое испытание.
Вот на таких-то выпускных спектаклях мы познакомились с папами и мамами своих друзей. Моей мамы и отца не было на этих экзаменах, они жили далеко в Сибири. Но потом, когда они приезжали ко мне в Москву, и я их приводил на все спектакли с моим участием, я очень волновался и старался играть собраннее, лучше, чтобы порадовать родителей. С присущей сибирякам сдержанностью они всегда отвечали на мой вопрос: «Как вам спектакль?» — «Да ничего! Ничего».
Но мамы и папы уже ничего не решали в нашей дальнейшей актерской судьбе, как бы мы им ни нравились и как бы мы их ни радовали. А решали режиссеры, которые приходили смотреть спектакли, и Министерство культуры, которое направляло туда, где нужны были актеры. И решали руководство Театра имени Евгения Вахтангова и его художественный совет, кого в этом году пригласить в труппу.
В Театр Вахтангова обычно приглашают одного, максимум двух молодых актеров, и для них подчас решается вся их дальнейшая судьба. И человеческая и актерская.
И вот в 1950 году, в год окончания училища нашим курсом, руководство Театра Вахтангова решило взять четырех актеров; чем это мотивировалось, мне не известно, но так было решено. И по рекомендации училища и по согласию с этой рекомендацией были приглашены Вадим Русланов, ныне известный солист Московской государственной филармонии, Николай Тимофеев, который сейчас работает в Театре Вахтангова и является одним из ведущих актеров, Михаил Дадыко, правдивейший актер с удивительной органикой поведения на сцене и с не очень легкой творческой судьбой. И я.
Можете представить нашу радость и боязнь поверить в это счастье. Но это была счастливая правда. И в сентябре месяце 1950 года Р. Н. Симонов на сборе труппы по случаю открытия очередного сезона представил каждого из нас и нам вручили маленькие букетики цветов — такова традиция театра. На нас глядели с любопытством и желанием понять, что мы из себя представляем.
И с тех пор каждый раз, когда представляют очередного молодого актера, смотрю я на него с интересом, любопытством и желанием предугадать творческую судьбу этого человека, смущенно держащего маленький букетик — первые свои театральные цветы. А потом начинают отстукивать годы, и ты видишь, как растет этот актер, как набирается сил и мастерства, как от роли к роли он совершенствуется, становится тоньше и глубже, как приобретает свое творческое «я».
Или, что бывает, к сожалению, чаще, этот актер начинает с подражания, что подчас естественно, но годы идут, а он так и остался во власти теперь уже своих приемов и штампов и костенеет, и ты уже не ждешь от него неожиданностей и наперед знаешь, как он будет играть очередную роль, и ему нечего сказать зрителям, и он превращается в холодного сапожника.