Вслед за матерью подошли и обе сестры, а сними жених старшей дочери и его товарищ. Оба они были из другой деревни и пришли навестить Петрачей. Они поддержали старика в его намерении и смеялись над «глупостью Самко».
— Если Самко не хочет, — сказал будущий зять, — то возьмите вместо него меня, батюшка! Я это дело молодцом поставлю: оно у нас станет золотым дном. Откройте только вместе с питейной и мясную лавку, такой ведь у нас в деревне также нет, и увидите, как потекут к нам денежки. Я бы тоже вложил сюда сотню- другую гульденов. Вы ужержите их из приданого, что обещали дать за Евой. Тогда мы будем жить вместе, а Самко по-прежнему останется при своем плодовом саде.
Сначала этот разговор был просто шуткой и будущий зять только хотел подбить тестя, а потом, как это часто случается, его серьезно разобрала озота. Невесте тоже понравилось, что она может оставаться дома при матери и не надо идти к свекрови, а мать — да какая же мать не была бы счастлива удержать при себе дочь, даже замужнюю!
Поэтому глаза матери заблестели при одной мысли, что дочь не уйдет из дому. Был доволен и отец предложением будущего зятя. Имущество могло оставаться целым: его не надо было дробить и выделять часть его дочери. Так, к общему удовольствию всех, кроме Самко, дело тут же на месте и решили.
Будущий зять только для виду перед уходом спросил Самко:
— Ну, что же? Послушаешь ты отца? Или мне придется начинать дело?
— Я уже сказал, что скорее буду нищим, чем соглашусь на это дело, — проговорил Самко с сердечной болью в голосе. — Это правда, что я слаб на обе ноги, но я согласился бы скорее просить милостыню, чем кормиться от такого диавольского промысла. И я думаю, что и ты этого не начнешь: Всемогущий Бог этого не допустит. Господь расстроит ваши намерения и не даст им исполниться.
— Ну, это мы посмотри, милейший пророк! — засмеялся будущий владелец кабака и отправился с товарищем в свою деревню домой.
На другой день старик Петрач направился к Мефодию. Злоба Петрача на Самко утихла. Он понял, что обидел сына несправедливо, но ему хотелось отплатить тому, по чьей милости Самко упорствовал. Старик знал отвращение работника Ондрачика к выпивке, Мефодий убедил не пть не только Подгайского, но и самого Ондрачика, другого работника Андрея и Самко. Он пытался было отлучить от выпивки даже и самого Петрача, говоря, что это и вредно, и стыдно, и грешно.
Петрач не мог заснуть всю ночь. Он не хотел брать свое слово назад, что выгонит Самко из дому, если тот не исполнит его волю. Но, с другой стороны, удалить сына из родного дома — против этого восставала и гордость (что скажут люди!), и отцовское сердце.
Вчера в гневе, он не чувствовал, что у него есть родительское сердце, но сегодня оно напомнило о себе. Он с досадой думал, что всё было бы хорошо, если бы не этот Ондрачиков работник. Ну и задаст же он ему!
По дороге раздражение Петрача всё росло, и когда он пришел на участок Мефодия, и увидел как радостно работает то, кто выл виновником всей этой истории, он уже не мог сдержать себя.
— Что ты вбил моему сыну в голову? — начал он, едва поздоровавшись. — Какой-то бродяга, неизвестно откуда, будет в наших домах сеять раздоры! Какок тебе дело, что я хочу завести харчевню? И с какой стати ты подбиваешь моего сына на непослушание?
Старый еврей услыхав крик, пошёл поближе и стал снимательно смотреть на молодого христианина. Давиду давно уже хотелось увидеть, как будет вести себя Мефодий, когда к нему будут несправедливы. Теперь представился такой случай.
Еврей прекрасно знал, сколько добра сделал Мефодий этому человеку6 он научил его сына ситать и писать. Он привлек к обучению и старого авида, чтобы тот обучил Самко считать и вести торговые книги. Мефодий поступил с ним, как добрый сосед, и вот старик теперь расплачивается за это наличными. Слова ненавсити и отвращения одно за другим срывались с его уст.
Врей, как окаменелый, смотрел в лицо Мефодию, и тот стоял, как будто слова брани вовсе его не касались. Старого еврея охватил гнев. Он хотел бы, чтобы Мефодий бросился на бранителя и ругал его, страшно ругал. Но ничего подобного не случилось. Петрач взглянул Мефодию прямо в лицо. Глаза их встретились, и Петрач замолк.
— Так. Ты всё сказал, что тебе дьявол положил на язык? — спокойно, почти весело сказал парень. — По этому питейному делу он, дьявол, был у меня в долгу: я ему немало доставил огорчений и всё удивлялся, почему он так долго оставляет меня в покое. Я даже побаивался, не плохо ли я служуделу Христа. Теперь я спокоен.