Ирина, наверное, внимательнее других ловила каждое слово офицера-воспитателя, но не потому, что была потрясена педагогической прозорливостью Макаренко, а оттого что очень не хотела, чтобы линейка заканчивалась. Когда Артюхова сбивалась и, потеряв фамилию в канцелярской книге, начинала ее искать, чтобы объявить, сто один процент выработала воспитанница или сто два, Ирина радовалась лишним приобретенным секундам, как голодный радуется еще нескольким хлебным крошкам, обнаруженным на казалось бы пустом столе. Из ДИЗО она вышла за несколько минут до линейки и после тихой, почти курортной недели спокойствия, когда казались такой ерундой и холод в камере, и жесткость лежака, и скудость пайка, ощущала себя птицей, вокруг которой расставлены силки, и, куда она теперь ни повернется, все равно в один из них угодит.
-- Напра-во! -- по-фельдфебельски грозно скомандовала Артюхова, и задумавшаяся Ирина сразу поняла, что линейка окончена.
Резко, словно выпускаемый из котла пар, прошипела сотня поворачивающихся на месте тапочек. Колыхнулась, враз закурилась дымками забурлившая разговорами синяя река фуфаек. Поворот мог означать только одно -- начало движения в столовую, на ужин.
-- Как там? Не бьют? -- теплым дыханием ударил Ирине в затылок чей-то вопрос.
Она обернулась и сразу узнала ту рыжую девчонку, из-за которой ее угрожала убить азиатка. Взгляд метнулся слева направо, но на узкоглазое лицо так и не наткнулся.
-- А где... ну, эта?.. -- не знала Ирина, как назвать ее.
-- Лорка, что ли? Архинчеева? -- почему-то сразу поняла рыжая и, шмыгнув маленьким, густо-густо усеянным веснушками носом, пояснила: -- Она в наряде на кухне... Так чего там: не бьют?
-- Где? -- удивленно вскинула брови Ирина.
-- Ну в этом... в ДИЗО? Я там никогда не сидела. А девки, кто был, говорили, что там контролерши самые злые, прямо звери. Дерутся -- и все. -Она опять шмыгнула носом.
-- Нет, не дерутся, -- ответила Ирина.
-- Ша-а-агом марш! -- сдвинула строй командой Артюхова.
-- А раньше, говорят, под барабан ходили! -- попыталась перекричать шелест резиновых подошв по асфальту рыжуха. -- И строевые были еще те! Часа по четыре подряд! Гоняли, пока девки на землю не грохались!
Перед узкой дверью входа в столовую строй сбился, стал разбухать. Те, кто побойчее да поблатнее, пролазили первыми, те, кто по иерархии числился чушками да шестерками, терпеливо пропускали их. Наверное, поставили бы всех крутых да бывалых во главу строя, не было бы этого столпотворения.
Рыжуха вдруг оказалась сбоку. Взяв Ирину за локоток, она привстала на цыпочки и щекотно зашептала прямо в ухо:
-- Вчера Спицу на босса зоны короновали. Ритуал был за-ка-ча-ешь-ся! -- и, сглотнув нервную слюну, заговорила о том, ради чего она, собственно, и начинала весь разговор: -- Тебе нужно к ней сходить, вроде как поздравить... Ну, и вообще показать, что ты ей покорна и власть признаешь...
Ирина раздраженно молчала. Она очень хотела оторвать цепкие пальцы рыжухи от своей руки, отойти от нее в сторону, но та поняла молчание по-своему:
-- Не упирайся! -- еще громче зашептала она, так близко придвинувшись, словно и не говорила она в ухо, а целовала своими маленькими, посиневшими от холода губками. -- Не прогнешься -- со свету сживут. Спица ж -- это... стерва еще та... И потом..."мокрое дело" на ней, ей все можно... Спица -- почти вор в законе... Понимаешь?
-- А-а-а!!! -- что-то белое с криком налетело на Ирину и сбило ее с ног.
Жесткий, еще более жесткий, чем лежак в ДИЗО, асфальт принял ее на себя, болью пронзив бедро и локоть. Голову спасли чьи-то тапочки, большие, в коричневую клеточку тапочки на ногах одной из девчонок. Скользнув по ним щекой, Ирина близко-близко перед глазами увидела серые, синие, зеленые, стволами стоящие над асфальтом ноги в шерстяных колготках, увидела черную, маслом отливающую лужу и все то же непонятно белое, сопящее, кряхтящее, барахтающееся на ней. И лишь когда это белое, упорно давящее на нее, впечатывающее Ирину лопатками в мокрый асфальт, все-таки на лопатки ее положило, она наконец-то увидела до мути близко, в упор плоское лицо с щелями на месте глаз.
-- Не дам я тибе ее! Не дам! -- захрипело лицо. -- Ана -- мой дефишка! Ана -- мой жина! А ты...
-- За что?! За что?! -- плача не от боли в плече и бедре, а от стыда, что она распластана на грязном асфальте, у ног десятков девчонок, посреди двора колонии, запричитала Ирина.
-- Ана -- мой!.. Нэ сэлуй ее, нэ сэлуй! -- трясла Архинчеева ее за грудки.
-- За что?! За что?! -- повторяла и повторяла Ирина, пытаясь оттолкнуть от себя разъяренное страшное лицо и все время скользя по чему-то мокрому, неприятному.
-- Разнимите их! -- крикнул кто-то властный.
Плоское лицо поплыло вверх, но руки все еще пытались трясти Ирину, словно хотели навеки остаться на ее груди. Как-то враз стало легко. Кто-то подхватил ее за плечи, помог встать.
-- За что?! За что?! -- уже тише повторила Ирина, шатающимся, никак не способным остановиться взглядом ошаривая все вокруг, и вдруг начала понимать: властный голос принадлежал Артюховой, белое -- это кухонный халат на Архинчеевой, а мокрый он от того, что, видимо, облила она его в посудомойке, что девчонки совсем не удивлены дракой, а тут же, как только Ирина поднялась, пошли в столовую с таким видом, будто и не люди только что валялись на грязном асфальте, а два камушка.
-- За что?! -- уже почти без сил спросила Ирина и упала лицом в мягкое плечо Артюховой.
Офицер обняла ее, ласково положив крупную ладонь на подрагивающую головку.
-- Архинчеева! -- остановила Артюхова белый халат, торопливо шмыгнувший к двери. -- Иди сюда!
Белый халат нехотя подчинился. За ним, как тень, вырос конопатый, испуганный диск лица.
-- А тебе что? -- отогнала ее Артюхова. -- Иди на ужин!
Рыжуха потопталась на месте, хотела что-то сказать, но Архинчеева отведенным за спину кулаком ткнула ее в живот, и девчонка, все так же старательно шмыгнув пятнистым носом, пятясь, пошла к столовой.
-- Почему ты затеяла драку? -- зло спросила Артюхова, но в ответ получила лишь жесткий взгляд из щелей глаз. -- Чего молчишь?
Архинчеева стояла с таким видом, словно она начальница у Артюховой, а не наоборот. Вопросы к столбу дали бы точно такие же результаты. Продолжать беседу было глупо, и Артюхова отпустила ее.
-- Иди в посудомойку! Я с тобой разберусь! -- и уже в спину ей: -Неделя в ДИЗО, считай, обеспечена!
Ирину она ни о чем не спрашивала. За уже ох какие долгие тридцать с небольшим лет жизни Артюхова повидала столько горя, страданий и боли то в детдоме, где она росла сиротой, то в интернате, то в институте, куда ее приняли скорее из жалости, чем по знаниям, а потом долго угрожали выбросить как еле-еле успевающую, что она знала до оттенков все, что сейчас чувствовала Ирина. Молчание и поглаживание ладонью по затылку -- это было все, чем она могла ей помочь. Избавить же от одиночества и страха Артюхова была не в силах.
12
-- Отряд, отбой! -- задорно прокричала девчушка-дневальная и щелкнула выключателем.
Тьма из окон хлынула в комнату и почему-то сделала каждый звук острее и громче. А может, оттого что опасность стала ближе? Ирина съежилась под одеялом, неприятно ощущая ушибленные, саднящие бедро и локоть. Архинчееву действительно посадили в ДИЗО, и можно было немного расслабиться, но ее, как назло, стал бить озноб.
Стук зубов заглушил все звуки вокруг. Ирина на время перестала ощущать себя в комнате. Словно подняло ее над землей, в безмолвие, оторвало от всего, что окружало, и несло, несло, а зубы стучали вроде бы и не от нервов, а оттого что холодно, очень холодно на такой чудовищной высоте над осенней русской землей.