Вжавшаяся в стену Ирина боялась даже дышать, словно тот монстр, в который слились взбесившиеся девчонки, мог заметить самое легкое ее движение и сразу сожрать, вкрутить в свой жуткий водоворот. Перед глазами мелькали безумные глаза, искореженные криком рты, растрепанные волосы. Она сразу и не заметила девчонку, первой вылезшую на сцену, а когда увидела ее швыряющей фуфайку, то тут же узнала. "Рабыня Спицы", -- вспомнила ее наглую руку в кармане своей фуфайки и почему-то с радостью подумала, что у нее на запястье еще должны быть незажившие следы от Ириных ногтей. Раны от ногтей и зубов всегда долго заживают.
А девчонку, кажется, не волновало, смотрят на нее или нет, а, может, она, наоборот, была уверена, что смотрят, и это сладкое чувство всеобщего внимания, которое уравняло ее с известной, часто показываемой по телевизору певицей, смело последние остатки сознания. Она сорвала с себя кофточку, короткую юбку, сорвала комбинацию, лифчик и, оставшись в одних прозрачных плавочках, бросилась на ближайшего к ней парня. Тот не растерялся и завальсировал с ней за кулисы, то ли чтобы спасти ее от сотен глаз, то ли чтобы исполнить в натуре припев песни.
Новые девчонки полезли на сцену. Певица завизжала прямо в микрофон. Ритм-гитара замахнулся инструментом на штурмовавших сцену, его поймали за руку и тут же по гладкому скату синих спин свезли в зал. Ударник в мокрой майке вскочил, шпагой выставив перед собой барабанные палочки, и тут же исчез, пропал из виду под сваленными на него барабанами и медными тарелками. Режиссер, обезумев от счастья, что удался такой эффектный дубль, орал на ухо оператору, наверное, уже намертво оглушив его: "Кгупно! Кгупно! Дегжи кадг! Клип! Мы из этой сцены, кгоме фильма, еще такой клип сбацаем!"
Среди взобравшихся на сцену Ирина увидела и Ольгу. Распахнувшаяся на ее груди фуфайка раскачивалась в каком-то диком чарльстоне, а руки Ольги барабанили по боковой стенке черного шкафа-колонки, но барабанили беззвучно, потому что в этом шуме, реве, буре, наверное, даже залп из орудия не показался бы громче комариного писка.
Отбросив мысль о побеге еще тогда, в умывальнике, Ирина через некоторое время к ней вернулась и, пока не началась вакханалия, даже привыкла к ней и решила все-таки испробовать, но после того, как увидела Ольгу, поняла, что зря меняла мнение. Она отвернулась, чтобы больше не видеть ее звериной пляски, скользнула вдоль стены к выходу, шагнула за дверь, захлопнула ее за собой, отрезала от слуха сразу истончавший грохот, и тут же Ирине показалось, что у нее с плеч сбросили весь этот зал, который она держала на них так бесконечно долго.
19
-- Стой! -- уже у стеклянной двери вестибюля остановил ее окрик.
Приготовившись к неприятному разговору с контролершей, Ирина обернулась, и тут же оба ее глаза стали больше самого крупного Ольгиного.
-- Ты? -- удивленно прошептала она.
-- Я, -- ответила Ольга.
У нее было до того спокойное, совершенно без красноты лицо, словно это не она, а ее двойник плясал минуту назад на сцене.
-- Ты что, мандражируешь? -- наклонив к плечу голову, посмотрела Ольга так, словно метилась, в какую часть скулы ударить.
-- Я как-то... резко все... сразу... как-то...
-- А учебных побегов не бывает. Или сразу, или...
-- Ты думаешь, получится?
И, как назло, вспомнилась чернота лестничных пролетов, в которые она падала. Вспомнилась холодной черной бездной, и только теперь Ирина вдруг с ужасом осознала, что охота за ней, может, еще и не окончена. А то, что затихло все, что нет больше покушений, -- всего лишь тщательная, обдуманная подготовка решающего покушения.
-- Я увере...
-- Ладно, -- махнула Ирина. -- Что нужно делать?
Ольгина голова всплыла от плеча. Правый глаз стал еще больше и еще заметно крупнее, чем левый. В нем жило что-то такое, что и удивляло, и настораживало, и одновременно успокаивало.
-- За мной, -- направилась к служебному входу за сцену Ольга.
А там бушевал скандал.
-- Я в гробу видала эти гадские сьемки! -- истерично, с повизгиваниями орала певица и швыряла в киношников всем, что попадало под руку: нотами, барабанными палочками, какими-то коробками. Улетел шлифовать лысину режиссера черный микрофон. Попала в уже и без того оглохшее ухо оператора зажигалка. Охнул от радости кто-то из ассистентов, увернувшийся от медной тарелки.
-- Сво-о-олочи! Зачем вы меня сюда привезли?! -- вопила она, сглатывая сладкие от грима слезы. -- Они зар-разные! Они все -- зар-разные! Я заболею и умру, а вы все будете смеяться! Вы меня ненавидите-е-е!.. И я... и я... -- тыкала она во все стороны пальцем с длинным, хищно загнутым на конце отлакированным фиолетовым ногтем. -- И тебя... и тебя... всех ненави-и-и-ижу-у-у!
-- Эсмегальдочка, миленькая, успокойся, -- по-молитвенному сложив руки на груди, осторожненько надвигался на нее режиссер. -- Мы отсняли чудные, ну пгосто чудные кадгы... Кгики толпы, отличный антугаж... Эсмегальдочка, даже стгиптиз... есть даже тюгемный стгиптиз... Такого нет даже у Феллини!.. А это так совгеменно!..
-- Да пошел ты, сука, на хрен со своим стриптизом! -- хрипела пенными губами певица. -- Они -- заразные!.. Они все -- спидоноски и сифилитички!.. Иначе б их тут не держали!.. Вы скрыли это от меня, скрыли!.. Вы... вы... падлы вонючие!..
Из глубины кулис тенью метнулся директор певицы.
-- Что случилось? На пять минут ушел позвонить, а тут... Что случилось, Эм? -- сжал он ей плечи и в упор посмотрел на воспаленные, залитые краснотой глаза.
-- Олеженька, милый, увези... увези меня скорее отсюда! -подергивала певица головой, словно не могла проглотить застрявший в горле огромный кусок. -- Я догадалась... догадалась... это конкурентки из зависти, -- захлебывалась она словами, -- они его подговорили снимать в зоне, -- ткнув пальцем в направлении режиссера, чуть не попала ему по горбатому носу, -- чтобы я... чтобы я заразилась... и... и... умер... умер... ла...
Директор резко прижал к новенькому кашемировому пальто ее лицо и только потом с ужасом заметил, что грим, смешавшись со слезами, превратился в желтое месиво и теперь впечатывался пятнами -- ровно в такт дергающейся голове -- по воротнику и груди. А увидев, разъярился.
-- Уезжаем! Срочно уезжаем! -- заорал он на музыкантов, пытающихся помочь офицерам администрации вывести девчонок из уже пустеющего зала. -Вот гадство! Хотел же, хотел телохранителей взять, да как что дернуло... Где грузчики?! Быстро вызовите грузчиков! -- брызнул слюной в лицо подбежавшему ритм-гитаре, на котором лоскутами висели остатки рубашки, растерзанной девчонками. -- Ну быстрее же! Быстро подгоняйте трейлер!
Ритм-гитара, стараясь на ходу все же создать из кусочков нечто похожее на свое прежнее одеяние, захромал к лестнице. Ударник, которому удалось спасти от растерзания свою любимую майку, но не удалось уберечь лысину, расцарапанную до крови, засопел следом за ним.
Директор потащил семенившую у его бока певицу к выходу из-за кулис, музыканты и киношники шлейфом потянулись за ними.
И все -- мимо штор, мимо штор. А за шторами -- вжавшиеся в стену Ирина и Ольга.
Когда стихли последние шаги, Ирина не выдержала:
-- Что теперь? -- почти беззвучно, одними губами спросила она.
-- Жди, -- также почти беззвучно ответила Ольга.
-- А чего?
Вместо ответа Ольга оттолкнулась спиной от стены, вслушалась в тишину и вдруг разобрала то, что Ирина даже не уловила.
-- Все. Пришла, -- пояснила Ольга и отдернула штору.
Ирина чуть не вскрикнула от испуга.
-- Принесла? -- спросила Ольга стоящую напротив них рыжую девчонку, подругу Архинчеевой.
-- Вот. С крестовиной, -- протянула та отвертку.
-- А где толпа? -- повернула Ольга правое ухо в сторону зала. -- Уже выгнали?
-- Ага, -- рыжуха влюбленно смотрела на Ирину. -- Строят во дворе. Хрен за полчаса управятся. Девки ва-аще шизанулись...
На сцене тоже никого не было. Огромный зал, словно устав от ора, выгнал всех и млел, отдыхая в звонкой тишине.