Своим анализом Ипполит позволил нам преодолеть пропасть, отмеченную в субъекте перепадом уровня между символическим созданием отрицания, с одной стороны, и Bejahung, с другой. При этом он подчеркнул, что это создание символа следует мыслить как момент скорее мифический, чем генетический. И ставить это создание в связь с образованием объекта нельзя, так как затрагивает оно не отношение субъекта к миру, а отношение субъекта к бытию.
Таким образом, в коротком тексте этом, как и во всем своем творчестве, Фрейд предстает перед нами как мыслитель, значительно опередивший свою эпоху и новейшим философским построениям ничем не обязанный. Нельзя, конечно, сказать, что он ни в чем не предвосхитил современного способа мыслить существование. Но ведь способ этот представляет собой лишь демонстрацию, обнаруживающую, у одних, или скрывающую, у других, более или менее ясно осознанные последствия раздумий над бытием, ставящих под вопрос всю традицию нашего мышления как обусловленного изначальным смешением бытия и сущего.
Читателя не может не поразить сквозящая во всех работах Фрейда близость к этим проблемам, которая дает повод думать, что постоянные ссылки его на учения досократиков свидетельствуют не об использовании от случая к случаю некогда законспектированного материала (что мало правдоподобно, учитывая ту граничащую с мистификацией неохоту, с которой Фрейд обнаруживает свою поистине необъятную культуру), а именно о метафизическом, в собственном смысле этого слова, восприятии актуализированных им проблем.
Таким образом, то, что Фрейд называет здесь аффективным, не имеет — надо ли об этом снова говорить — ничего общего с тем, что скрывается за этим термином у сторонников нового психоанализа, которые используют его как психологическое qualitusocculta для обозначения "переживания" — этого золота, которое, если послушать их, добывается в такой чистоте лишь таинствами их алхимии, на поверку же, как ни колдуют они над самыми нехитрыми его составами, всегда оказывается весьма невысокой пробы.
Дяя Фрейда в данном тексте аффективное — это то, что в итоге изначальной символизации сохраняет ее последствия вплоть до включения их в структурную организацию дискурса. Ибо структурная организация эта, именуемая также интеллектуальной, как раз и служит тому, чтобы в форме непризнания передать то самое, чем эта первичная символизация обязана смерти.
Мы оказываемся, таким образом, перед особого рода пересечением символического и реального, которое можно назвать непосредственным, ибо происходит оно без посредства воображаемого, будучи опосредовано — пусть не иначе, как в форме самоотрицания — тем, что было исключено уже на первом временном этапе символизации.
Несмотря на сухость этих формул, они понятны вам, ибо являются конденсированным выражением нашего с вами подхода к использованию категорий символического, воображаемого иреального.
Я хотел бы дать вам представление о плодородных землях, к которым то, что я только что назвал горным перевалом, как рази ведет.
Для этого я возьму в качестве посылок два примера из двух различных областей: первый из них покажет нам, что могут эти формулы прояснить нам в психопатологических структурах, и вместе с тем дать понять в нозографии, а второй — что они позволяют понять в психотерапевтической клинике и одновременно прояснить в теории техники.
Первый пример касается функции галлюцинаций. При этом нельзя, разумеется, переоценить значение изменений, внесенных в постановку этой проблемы феноменологическим подходом к изучению ее данных.
Но какие бы успехи ни были в этом направлении достигнуты, проблема галлюцинирования по-прежнему остается сосредоточена на атрибутах сознания. Камень преткновения для теории мышления, которая искала в сознании гарантию своей достоверности, камень, легший в основу гипотезы о той подделке сознания, которую худо-бедно характеризует понятие эпифеномена — галлюцинация вновь, и в большей степени чем когда-либо в качестве именно феномена сознания, окажется подвергнута феноменологической редукции, в жерновах которой, растирающих составляющие формы ее интенциональности, и явится, наконец, как предполагается, ее смысл.
Наиболее впечатляющий пример подобного метода дают нам посвященные галлюцинации страницы "Феноменологии восприятия" Мерло-Понти. Но границы автономии сознания, наличия которых в самом феномене он с такой замечательной проницательностью опасается, требуют слишком изощренного манипулирования, чтобы поставить преграду грубому упрощению галлюцинаторного ноэсиса, в которое обыкновенно впадают психоаналитики, насилующие фрейдовские понятия, дабымотивировать галлюцинирующее сознание вулканическим вторжением принципа наслаждения.'