Соображения Л. Леви-Брюля находят подтверждение в современной науке. В одном новейшем обобщающем этнографическом исследовании читаем: «Даже в более развитых обществах, когда войны временами вели к перераспределению земельных ресурсов, захват территории, за редчайшими исключениями, не являлся целью вооруженных нападений. Последние велись прежде всего для того, чтобы обескровить противника, подорвать его материальное благосостояние и, если возможно, изгнать как можно дальше. Что же касается его территории, то она считалась местом обитания духов предков побежденных, и из страха перед сверхъестественными силами чужаки, как правило, не отваживались сразу здесь селиться».37 То же самое надо сказать и о присоединении земель побежденных к земельным владениям победителей: в силу сакральных причин оно было попросту невозможно.
Однако Л. В. Черепнин нам говорит, будто из летописи «можно заключить, что одновременно с установлением даннической от себя зависимости отдельных славянских земель князья стремились освоить эти территории путем строительства там крепостей, где селились их дружинники».38 В итоге общинники «утрачивали возможность свободно пользоваться доходами от своих земель, становившихся верховной собственностью государства, право самим распоряжаться продуктами своего труда, часть которых присваивалась господствующим классом в форме дани».39
Перед нами схема, весьма далекая от реальной действительности. Столь же схематичны и потому безжизненны представления М. Б. Свердлова, согласно которому «включение племенных княжений в состав территории Древнерусского государства являлось формой установления раннефеодальной эксплуатации непосредственных производителей через систему податей». Само же это включение «означало замену племенной верховной собственности на землю государственной, распространение государственного суверенитета на племенную территорию, в связи с чем "внешние" племенные границы становились государственными, а рубежи, отделявшие племенное княжение от Древнерусского государства, ликвидировались». Автор заключает: «Таким образом, в IX-X вв. происходило становление верховной собственности государства на землю, что выражало систему поземельных социально-экономических отношений господства и подчинения в пределах Древней Руси, которые обеспечивали обогащение и воспроизводство господствующего класса».40 Тут сказывается односторонний, сугубо классовый критерий в оценке явлений древности, который проступает еще более зримо в другом рассуждении М. Б. Свердлова: «Установление верховной собственности государства на землю — основное средство производства и "всеобщий предмет человеческого труда" (К. Маркс. — И. Ф.) имело решающее значение в процессе классообразования в Древней Руси».41
Древние люди, в том числе и восточные славяне, не воспринимали землю материалистически, как «источник доходов», как «основное средство производства» или «всеобщий предмет человеческого труда». Они одухотворяли ее, видя в ней священное существо, мистически связанное с живущими на ней людьми, дарующее им жизнь и благоденствие. То была некая слитность, не допускающая разъединения.42 Вот почему земельная экспроприация киевскими князьями того или иного восточнославянского племени и учреждение верховной собственности на захваченную землю суть кабинетные изобретения ученых, подгоняющих факты прошлого под теоретические установки исторического материализма. А это означает, что исследователь не может рассматривать восточнославянское данничество в системе поземельных социально-экономических отношений и квалифицировать дань как земельную феодальную ренту.43 Тут нужны иные измерения.
Межплеменные отношения в восточнославянском мире, как и у других народов, строились не только на материальной, вещной основе, но и на духовной, где религиозные воззрения, нравственные и этические нормы имели довольно существенное значение. Быть может, что духовный элемент был даже превалирующим в этих отношениях. Характер контактов между различными племенами во многом зависел от исходных факто ров формирования традиционных структур: внутриплеменной солидарности и межплеменной конфликтности.44 Настрой на конфликт с чужим и потому враждебным миром являлся одним из главных душевных состояний в первобытном обществе. Отсюда бесконечная череда межплеменных войн, что нами уже отмечалось. Данничество — плод войны и своеобразная форма межплеменных отношений. И вот здесь мы подходим к важному выводу: поскольку взаимоотношения племен базировались на материальных и духовных принципах, то надо признать, что дань являлась многозначным институтом.