Думать об этом было страшно. Неужели сейчас, когда она впервые за много лет почувствовала себя такой счастливой, такой по-настоящему живой, придется снова натолкнуться на ледяную стену, спрятать свои чувства поглубже и залить тройным слоем цемента? Нет, нет, это было бы слишком жестоко! Неправильно как-то, несправедливо.
Марьяна изо всех сил гнала прочь дурные мысли. В конце концов, она ведь не девочка-подросток, которая впадает в отчаяние только из-за того, что мальчик не пригласил на дискотеку! Она убеждала себя, что надо идти домой, нечего мерзнуть здесь, что Павел непременно объявится рано или поздно и сам все объяснит, и даже если нет — в конце концов, его дело, скатертью дорога, не очень-то и хотелось… И все равно стояла на пронзительном зимнем ветру и упорно искала его взглядом. Коллеги расходились по домам, кто-то махал ей на прощание, и Марьяна, принужденно улыбаясь, махала в ответ. «Пока, счастливо, завтра увидимся…»
Она уже почти отчаялась дождаться его и медленно, нога за ногу побрела к метро, когда издали заметила знакомую фигуру в сером пальто, распахнутом на груди, несмотря на холод. Букет алых роз пламенел у него в руках, словно факел.
Марьяна отчаянно замахала ему рукой. Она забыла о том, что их могут увидеть (и увидят непременно, все как на ладони!), о том, что у нее могут быть неприятности… Какое это все имело значение, если Павел был здесь и улыбался так, словно сто лет ее не видел и ужасно соскучился! Лицо его было освещено изнутри этой улыбкой. Сжимая в руках цветы, он почти бежал ей навстречу.
— Привет!
— Привет. А по какому случаю цветы?
— У нас юбилей, — очень серьезно ответил он, — ровно один день знакомства.
И зачем-то уточнил:
— Близкого.
— Спасибо, — Марьяна осторожно взяла букет, чтобы не оцарапаться о колючки.
— Пойдем скорее к машине! Холодно очень.
В другое время Марьяна возмутилась бы таким покушением на ее свободу, но сейчас отнеслась как к чему-то само собой разумеющемуся — как и к тому, что ехали они к ней домой. В глубине души было даже приятно, что можно на кого-то положиться и не отстаивать бесконечно свое право на независимость. Место пассажира определенно стало ей нравиться!
Марьяна весело болтала, описывая свои злоключения, но Павел, казалось, вовсе не слушал ее, думая о чем-то своем. Вид у него был совершенно отсутствующий, так что трудно было поверить, что всего каких-нибудь полчаса назад он бежал ей навстречу с цветами.
Наконец, Марьяна не выдержала.
— Паша! Тебе неинтересно?
Он покачал головой.
— Нет. Не в этом дело.
— А в чем же тогда?
Он свернул к обочине и остановил машину. Взглянув ему в лицо, Марьяна притихла. Видно, что-то гнетет его… Павел взял ее за руку и очень серьезно сказал:
— Я понял две важные вещи. Во-первых, я тебя люблю и хочу быть с тобой. Официально или нет — это как ты захочешь.
Марьяна почувствовала, как кровь приливает к лицу. Кто бы мог подумать, что предложение руки и сердца делают вот так — сидя в машине на обочине запруженной другими автомобилями трассы? Нет ни романтического ужина, ни тихой музыки, ни кольца, как в американском кино… Да какая к черту разница! Совершенно все равно, где и как быть счастливой.
В одну минуту она прокрутила перед глазами фильм о прекрасном будущем — дом, дети, совместные отпуска, общие интересы, походы в кино и на выставки… В конце концов, они еще молодые, у них вся жизнь впереди.
— Ну, а во-вторых? — кокетливо протянула она.
Павел сразу помрачнел. Он помолчал недолго, как будто подбирая слова.
— Знаешь, тут такое дело… Я решил уйти с работы.
Ба-бах! Марьяна почти физически почувствовала удар. Словно она выстроила хрустальный замок — хрупкий, изящный, сверкающий в лучах солнца, и вдруг чья-то грубая и жестокая рука бросила в него камень. Миг — и от мечты остались одни осколки. С одной стороны, непонятно, почему вдруг Павел решил оставить хорошее место, ведь нигде больше нельзя рассчитывать на такую зарплату, и положение его сразу станет более чем неопределенным, а с другой… Она вспомнила газету с размытой Гошкиной фотографией, тихий, шелестящий голос Таниной мамы по телефону — и ей стало страшно. А что если… Нет, нет, этого не может быть!
— Ты… уходишь? Но почему? — вымолвила она непослушными губами — и тут же увидела, как каменеет лицо Павла.
— Ты правда хочешь знать? — спросил он каким-то чужим холодным голосом. Так, наверное, разговаривают в американском суде, где «каждое слово может быть использовано против вас».
Марьяна торопливо закивала. Павел задумался. Рассказать ей про аварию, про чудного старика, про видения было бы совершенно невозможно! Пожалуй, испугается, что с психом связалась. Но ведь и врать — тоже нельзя! Он помолчал еще немного, словно собираясь с духом, и сказал: