- Это Веда - моя племянница, она прибыла к нам из Алгара. Погостить на пару дней, - складная ложь растворяется в замерзшем помещении. - Некуда было пристроить в гавани...
- В твоей записной книжке тысяча королевских злот. Оставь нас до утра и никого не впускай.
Шаркающий голос деда запинается на полуслове. Приказ, отданный беспрекословным тоном, с которым не мог спорить даже он сам - всепоглощающий трепет, что написан на его лице, говорит за хозяина таверны лучше него самого. Он отступает в свет, туда, где огарки свечи продолжали пылать ярко-алым маяком. Хочется схватить его за руку. Потянуть на себя. Умолять о помощи. Только старик оборачивается и уходит в обратном направлении, остервенело шаркая ногами, будто боясь тишины.
Холод пробегается по спине, когда он скрывается за поворотом, а с Тьмой я остаюсь один на один. Глаза продолжают ощупывать закоулки чернеющей части коридора.
- Как тебя зовут? - голос звенит фарфором.
- Мне нельзя говорить...- и тут я осекаюсь.
Правило нарушено. Обратно дороги нет. Только взгляну на него разочек, и сразу юркну в свободный номер. Звучит легкий, гортанный смех. Он будто касается моих щек опаляющим жаром.
- Мне ты можешь верить.
Он выходит на свет. Но лучше бы оставался в тени.
Чертовы скулы, о которые можно порезать палец. Кожа мраморного оттенка аристократических кровей. Тонкие, изогнутые в ухмылке губы. Глаза, словно искрящиеся во тьме. Там, где он чувствовал себя комфортно и куда заманивал, словно к себе домой. Они цвета майского меда, разливающегося тугой, янтарной струей. Внутри зарождается странное, обуревающее чувство, рвущееся наружу прерывистым дыханием. Так бывало, когда Белов закрывал нас в кабинете до поздней ночи. Усердно поработать - так он называл это. Когда в скважине проворачивался замок, а между нами оставалось меньше десяти шагов, который он отсчитывал, лишая себя привычного вида строгого шефа - на пол летел галстук, за ним пиджак, после, в долгой череде пуговиц, сдавалась и рубашка. Только сейчас это было сильнее. Будто смотришь в жерло вулкана, желая дотронуться до бурлящей лавы рукой.
Вздох срывается непроизвольно.
- Ульяна, - тихо, заворожённо.
Улыбка снова заставляет меня врасплох.
- Как ты здесь оказалась, Ульяна?
Рука касается моей щеки, отчего разряды расходятся по всему телу. Желание тугим узлом сворачивается внизу живота, заставляя пульс выписывать кульбиты. От него веяло теплом, луговым нагретым воздухом.
- Я не знаю... очнулась в сторожке... - горло пересыхает, когда его большой палец выписывает дуги по моим губам.
- Продолжай.
Непоколебимо. Жестко.
- Их было трое. Один... человек? - сомневаясь, будто боясь разочаровать, спрашиваю я.
- Как его звали? - в глазах сверкнула ярость или мне только показалось? - Вспомни, как его звали?
- Я не помню...
Золотистые глаза становятся абсолютно черными в мгновение ока. Рука ложится на мою шею во властном, резком движении. Губы озаряет оскал. Желание от этих движений становится только сильнее. Лава растекается по рукам, которые пытаются высвободиться из его стальной хватки.
- Ты расстраиваешь меня, Ульяна. Думаю, мы готовы познакомиться ближе?
Его рука скользит от талии к бедру, покрывая кожу разбегающимися по телу мурашками. Машинально подаюсь навстречу рукам, словно требуя ласки прямо здесь и сейчас. И снова этот смех. Хмельные образы коридора плывут перед глазами плеядой акварельных разводов. Лицо нового знакомого, серые стены, пляшущие огарки свечей. Из всего этого многообразия хаоса единственно верным становится только едкое чувство желания, которое словно яд сочилось под кожей.
- Такая мягкая, - выдыхает он в мое ухо, задевая мочку.
Он выпускает меня из кокона рук только для того, чтобы с хрустом разделаться с подолом ситцевого платья. Ликование высвобождается из груди тихим стоном, уплывающим в его губы.
Поцелуй ничем не отличается от поцелуя Белова. Рваный. Грубый. С нотками садизма и животного желания. Влажный язык незнакомца проникает в рот по-хозяйски, аннексируя все мысли, которые роились в голове до и после этого движения. Касания разрывают остатки платья, которое остается на мне рваными лоскутами. Тесно в этих руках, до хруста в челюсти. Обтягивающая накидка Тьмы оказывается на полу, обнажая легкую рубашку, расстегнутую почти до середины торса. Сломанные ногти сами касаются оголенной части тела незнакомца.
Отголосками осознанности приходит мысль о том, как ужасно я могла выглядеть после событий этого дня. Но Тьма все смывает, освобождая от пут странных сновидений. Разрывая беспрерывно грубую череду событий на до и после встречи с ним. Он отрывается от меня, чтобы обдать оценивающим взглядом, под которым хотелось дрожать. Дрожать и таять, словно восковой свечи под тлеющим огнем.