Щекочихин Юрий
Рабы ГБ
Юрий Щекочихин
Рабы ГБ
Я не думал о посвящении.
Оно пришло само в хмурое зимнее утро в траурном зале Центральной клинической больницы, когда навсегда прощался с Владимиром Ивановичем Олейником, судьей Конституционного суда. Мы были знакомы. Мы дружили почти 20 лет. Я многому от него научился. Его памяти. Вместо вступления. ЗОНА В ТЕНЯХ И ЛИЦАХ
Когда я объясняю, как проехать ко мне в Переделкино, то обычно говорю так:
"Вы едете по Кутузовскому, потом по Можайскому шоссе, видите указатель "Зона отдыха "Переделкино" - и налево".
Я настолько привык к этой фразе - гости приезжают довольно часто, - что сам уже не вдумываюсь в ее смысл. Точно так же, как в словосочетание "Зона отдыха".
Зона? Отдыха?
Как-то раз я услышал классный рассказ одного старого эмвэдешника: "Ты знаешь, почему здание МГУ на Ленинских горах разделено на "зону А", "зону Б", "зону В"? Университет же строили зеки, на том месте была зона... Университет построили, а названия, как водится, сменить позабыли".
Господи, мы все еще в зоне.
Мы - в "режиме": "режим работы", "режим приема"... Сколько еще таких словосочетаний? Ну, вспомните?
Я чувствую себя сыном XX века. Хотел бы чувствовать себя сыном Девятнадцатого. Не получается. Или получается изредка. Последнее время все реже и реже.
Это - первое вступление к этой книге.
Сейчас - второе.
А МОЖЕТ, ЭТО БОГ НАКАЗАЛ НАС ВСЕХ, ЖИВУЩИХ В ЭТОЙ СТРАНЕ И В ЭТОМ ВЕКЕ, ДОКАЗЫВАЯ ТЕМ САМЫМ СВОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ? ИЛИ НАОБОРОТ? ПОСЛАЛ ИСПЫТАНИЕ, ВЫЙДЯ ИЗ КОТОРОГО - ПУСТЬ НЕ МЫ, ПУСТЬ НАШИ ДЕТИ, - НИКОГДА НЕ ПОВТОРЯТ ЭТОТ СТРАШНЫЙ ПУТЬ?
Я не знаю, откуда взялись во мне эти слова. Я не умею верить в Бога, и потому у меня не может быть к нему никаких претензий. Да и надежд, в принципе, я на него не возлагаю. По той же причине.
Но слова эти родились, вылупились, как птицы из гнезда, возникли где-то в глубине сознания, на дне души - там, куда и заглядывать страшно, как в пропасть, перед которой остановился, замерев от восторга и страха.
ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ПРОИЗОШЛО В XX ВЕКЕ? Коричневая чума. Красная чума. Просто чума. Чума, рак, СПИД. Война, еще война. Еще множество войн. Облако-гриб. Мир на краю пропасти.
Что произошло с человеком? Жил-был человек.
Однажды другой человек, которого он считал своим учеником, его предал.
Уже тысячелетия человечество размышляет над сущностью поступка Иуды.
В XX веке предательство стало неосуждаемым. О нем перестали размышлять и считать его пороком, которого надо стыдиться.
XX век превратил миллионы и миллионы неплохих, в сущности, людей в предателей. Сначала объявив предательство доблестью, потом - государственной необходимостью, потом - возведя его в систему, потом - сделав эту систему настолько же естественной, насколько естественны человеческие потребности.
Научно-технический прогресс - любимое детище нашего столетия - поставил производство иуд на конвейер.
Так было не только в России. В Германии - при Гитлере. В Португалии при Салазаре. В Чили - при Пиночете. Во всех странах, которые назывались социалистическими. Можно еще перечислять и перечислять.
Но меня, естественно, интересуют моя страна и мои соотечественники.
Однажды я обратился через газету, в которой тогда работал, к секретным агентам КГБ, к "стукачам", как их у нас называют, с предложением снять с души камень. Если, конечно, этот камень давит на сердце.
Я и сам не ожидал, что уже спустя день в дверь моей комнаты раздастся осторожный стук и человек скажет мне: "Я тот, к которому вы обращались..." А еще через неделю на мой стол лягут первые письма, на конвертах которых стояло слово "Исповедь". Так рождалась эта книга.
Далеко не все бывшие секретные агенты работали на спецслужбы - от ВЧК до ФСК - по идейным или каким-либо другим объяснимым причинам. Страну опутала липкая паутина предательства, но зачастую она создавалась ценой трагедий и разрушения личности. Даже самые самодовольные стукачи, не говоря уже о миллионах вынужденных иуд, были продуктами Системы, были РАБАМИ госбезопасности.
Я попытался дать им слово. Для того, чтобы кто-то показался, кто-то объяснился, кто-то - а были и такие - в лицо мне бросил: я прав, для защиты Родины все методы годны.
Бог им судья. Но, может быть, поэтому, отступая от темы, вспомнил в этой книге и о других людях. Не ставших рабами.
О тех, кого Система не сломила, кто не поддался всеобщей религии предательства. Пусть их было в тысячи, в десятки тысяч раз меньше, но они были. И это они позже возглавили восстание против Системы.
Из истории не выбросить страниц. Мы выросли в Зоне со всеми ее законами.
"Зона в тенях и лицах"... Таким могло быть еще одно название этой книги.
Часть первая. ВРЕМЯ и ЛЮДИ
Трудно сегодня, с высоты наших лет и нынешних взглядов, понять, как и почему поступок Павлика Морозова был возведен в подвиг. Я еще остановлюсь на этом - на воинствующей антиморали, подмявшей под себя всех и все, но сейчас хочу сказать вот о чем. Осуждать легко. Мы можем с гневом отвергать причины, толкнувшие на предательство тех, кто стал сексотами и стукачами из-за другого, сложившегося уже менталитета души, - и в этом, наверное, огромная заслуга последнего времени.
Но давайте не будем забывать, что творилось многие десятилетия за "железным занавесом". Понятия-перевертыши, поступки-перевертыши, люди-перевертыши... Страх перед Системой, жернова которой перемололи десятки миллионов, желание выжить...
Я не оправдываю своих корреспондентов. Просто напоминаю о том, что неизвестно, как бы мы сами в те годы сумели противостоять религии предательства.
ПЕРВОЕ ПРИЧАСТИЕ
Кажется, было лето... Да, лето.
Помню открытое окно и мягкий шум Цветного бульвара, заполнявший крошечную комнату, которую мы делили с Heлей, Лидой и Юрой. У меня был собственный журнальный столик, у Нели и Лиды по столу, а у Юры - свой стул...
Раньше в этой комнате сидела одна Неля, и мы, поочередно перебравшись из "Комсомольской правды", превратили, как после революции, отдельную квартиру - в коммунальную. На четвертом этаже старого здания "Литературной газеты".
Шел 1980 год, когда уже все понимали и не стесняясь в очереди, в метро, чуть ли не на профсоюзных собраниях рассказывали все новые и новые анекдоты про престарелого лидера. Вспомнил один: "Товарищи, - обращается Брежнев к членам Политбюро. - Предлагаю обсудить поведение товарища Пельше. Вчера он опять украл у меня двенадцать оловянных солдатиков..."