Павел Соболев
Рабы культуры, или Почему наше Я лишь иллюзия
Введение
"Нет рабства безнадёжнее, чем рабство тех рабов,
себя кто полагает свободным от оков"
(Гёте. Вольный перевод фразы из романа "Избирательное сродство")
Выхожу из лифта и иду к своей квартире. Навстречу — пожилая соседка, за руку ведёт свою 3-летнюю внучку. Любезно здороваемся и расходимся в разных направлениях. Уже за спиной слышу детский голосок: "Аео… очка?" Пока бряцаю ключами у дверного замка, мозг из миллиарда нюансов контекста восстанавливает нерасслышанное: "А где его дочка?"
Оборачиваюсь назад — влекомая за руку прочь кроха, семеня ножками и сворачивая шею, с любопытством разглядывает меня.
— У него нет дочки, — отвечает бабушка уже где-то далеко. И уводит ребёнка во внешний мир, наполненный тоннами других норм и образцов, которыми потом будет деформирована её юная головка.
Человек познаёт жизнь через усвоение общественных норм. И речь не о таких нормах, как запреты или поощрения в духе "Плохо" или "Хорошо", а о более мягких и прозрачных вариантах нормы, нормы как ориентира развития.
Изначально ползающий ребёнок по образцу взрослых начинает ходить. С их образцов он начинает копировать жесты, позы и некоторые нюансы мимики.
По образцу взрослых ребёнок начинает говорить. По их образцу он начинает носить одежду. И всё это становится частью самого человека настолько, что значительно позже у него даже возникает иллюзия, будто всё это было с рождения: что ходить он не учился, что учиться говорить ему тоже не было особой нужды, и что носить одежду он стал бы в любом случае, даже если бы вырос в коммуне нудистов на юге Франции, а испытывать отвращение к грязи и собственным нечистотам он тоже якобы начал бы совершенно самостоятельно. Редко кому приходит в голову, что всему этому он научился, присвоив себе задолго до него сложившиеся нормы человеческого поведения.
Человек создаёт себя, присваивая общественные нормы. Он наполняется ими, как сдутый шарик гелием, и становится тем, кто есть, — членом общества. Обладателем общественного сознания. Хранителем общественных норм. И, конечно, непременно при всём этом считает себя индивидуальностью, уникумом, хотя не обладает ни малейшими доказательствами этого. Кроме желания таковым быть.
Отныне он с искренней детской наивностью убеждён, что на самом деле это "он так считает", что на самом деле это "он так чувствует". Но в действительности без внешних норм, которые в ходе усвоения становятся нормами внутренними, человек не мог бы ничего толком "считать" и "чувствовать". Упавший ребёнок пытается понять, что чувствовать и как себя вести, мгновенно выворачивая голову в поисках реакции взрослых. В присутствии других людей, увидев что-то необычное или пугающее, мы в первую очередь смотрим на реакцию остальных, чтобы понять, действительно ли это что-то необычное и пугающее или же мы что-то не так поняли
В силу специфики языка в раннем детстве освоив чтение слева направо, отныне и прошлое нам представляется слева, а будущее — справа. Даже старый дед в Магадане думает о планах на неделю, представляя её как раскрытый дневник из школьного детства.
Наши представления о жизни обусловлены нашим опытом, но поскольку опыт наш культуроспецифичен, то и восприятие жизни также обусловлено культурой, общественными влияниями.
Описания и Предписания
Как себя вести, что чувствовать и о чём думать — в любой ситуации мы отталкиваемся от соответствующих образцов, которые успели где-то мельком, порой даже неосознанно, подсмотреть. Когда мы в красных сандаликах и с разодранными коленками рассекаем по кустам возле дома, мы уже напичканы такой порцией шаблонов и социальных норм, что их груза нам хватит до конца жизни. Мы — биологические организмы, шагу не могущие ступить без инструкции. Но в комплект она не входит. И поэтому мы "списываем" её у других.
Моя габаритная подружка в моменты ссор с молодым человеком непременно заливалась слезами и с криками "Ты гад!гад!гад!" принималась методично молотить в его грудь своими недетскими кулаками. Ещё в детстве она видела фильм, где героиня точно так же в порыве истерики колотила в грудь героя, но тот не отбивался, а уверенно обхватывал её, прижимал к себе и страстно целовал — такой был образец любви, увиденный в детстве. Но её молодой человек смотрел другие фильмы. И потому каждый раз она вколачивала его тощее тельце в угол и к полу, всё чётче убеждаясь, что он её не любит. Рыдая, своим подругам она сокрушённо говорила: "он должен был меня обнять!".