Постепенно граф Воронцов заново заселил пустынные степи, по Черному морю стали ходить пароходы, из Англии стали привозить скот. Он также пригласил из Франции виноделов, чтобы осуществлять надзор над новыми крымскими виноградниками.
Граф Воронцов был столь популярен, а его достижения получили такую высокую оценку при царском дворе, что множество русских аристократов поспешили приобрести земельные участки на Черноморском побережье и начали строить там свои особняки.
Отец Ямины выбрал живописное местечко возле гавани в Балаклаве. Здесь, в теплом субтропическом климате, они разбили клумбы в английском стиле и большой ботанический сад, где пышно расцвели редчайшие растения. Как и в садах Воронцова, там произрастали стройные кипарисы.
Эти деревья имели интересную историю: первые два были посажены императрицей Екатериной и Потемкиным во время их путешествия в ее южные владения. После этих двух деревьев кипарисовые рощи и аллеи стали характерной чертой крымского пейзажа.
В Алупке, на высоте ста пятидесяти футов над Черным морем, с помощью англичанина Эдварда Блора граф выстроил себе роскошный дворец. Критики поговаривали, что этот архитектурный шедевр напоминал твердыню Черного Дугласа или дворец Великого Могола.
Для строительства был использован особый зеленоватый камень, который добывали на Урале. Транспортировка этого камня обошлась в немалую сумму. Остальным приходилось довольствоваться мрамором, но все же Ямина любила свой дом, и ей не нужен был никакой другой.
Она помнила, как плакала в детстве, когда лето кончалось и их семье приходилось возвращаться в Санкт-Петербург с его строгой, холодной красотой.
Когда таял снег. Ямина начинала считать дни до путешествия на юг, в их собственные райские кущи на берегу Черного моря.
Поскольку ее отец был серьезно болен, а с транспортом дела обстояли плохо, девушка не осознала всю опасность ситуации даже тогда, когда генерал Паскевич в середине мая с невероятным рвением вел осаду турецкой крепости Силистра.
Прибыв в Константинополь, Ямина узнала, что гарнизон непременно сдался бы, если его защищали бы только оттоманские военачальники, но два молодых английских офицера, Батлер и Несмит, пробрались в осажденный город и так воодушевили защитников, что царской армии пришлось отступить.
Это не заставило ее проникнуться добрыми чувствами к англичанам, когда Франция и Турция в своей попытке, как они выражались, «вырвать у медведя зуб», внезапно напали на Крым.
— Нам следовало уехать, — впоследствии сказала себе Ямина, — причем задолго до этого.
Уехать было бы легко. В карете можно было бы добраться до ближайшей железнодорожной станции. Несмотря на то что из-за болезни отца дорога наверняка была бы нелегкой, он, несомненно, пережил бы ее, как уже переживал многое другое.
Но сейчас он был слишком болен, и Ямина, как и все остальные, знала, что война вряд ли закончится скоро.
Тридцатого августа 1854 года четыреста из пятисот судов, на которых находились три армии, отплыли из болгарского порта Варна в сторону Севастополя.
Даже когда шестьдесят четыре тысячи солдат высадились в Крыму, жизнь в крепости продолжала идти своим чередом. Почтовые кареты по-прежнему грохотали на улицах города. Русские наблюдали за захватчиками, в полной уверенности, что враг потерпит поражение.
Двадцатого сентября все великосветское общество Севастополя чинно расселось в креслах на Телеграфном холме, расставленных в несколько ярусов, словно для наблюдения за скачками.
Вооружившись биноклями, прихватив корзинки с едой и зонтики от солнца, они ожидали поражения британских войск под командованием лорда Реглана, которые вместе с французами и турками пытались форсировать реку Альму.
Сражение было кровопролитным, обе стороны несли огромные потери до тех пор, пока русские не стали «отступать сломя голову».
На следующий день маленький городок и гарнизон Балаклавы оказался окруженным с суши огромным количеством подразделений союзников, а с моря — военными кораблями.
На холмах над Балаклавой союзники начали расставлять палатки и шатры своего огромного лагеря, куда через порт должны были доставить пятидесятитысячную армию англичан и турок.
С каждой стороны гавани, кормой к берегу, были пришвартованы корабли, оставив между двумя рядами настолько узкую полоску воды, что даже если бы там смогло проплыть судно, оно было бы не в состоянии развернуться.
Слишком поздно командование обнаружило, что глубина моря чересчур велика и суда не могут бросить якорь даже недалеко от берега. А когда ветер дул с моря, существовала опасность, что их выбросит на скалы.
Но в тот сентябрьский день море было спокойно, а Балаклава казалась очень приятным местом.
Никто — и меньше всего сами жители Крыма — не подозревал, что осада Севастополя будет продолжаться еще долго после того, как в конце октября выпадет первый снег, и еще весь следующий год.
Первым осознал опасность Хамид, когда начали появляться наступающие войска союзников. С двумя другими верными слугами он положил отца Ямины на носилки и вынес из дома как раз перед тем, как их дом захватили, чтобы устроить там штаб-квартиру британского командующего.
Они пустились в путь. Ямина всю дорогу не отходила от лежащего на носилках отца. Тайком пробираясь через сады, они добрались до рыбацкой хижины, где и решили спрятать больного.
Хамид оставил их там, а сам отправился разузнать, есть ли какая-нибудь возможность бежать отсюда. Ямина в отчаянии думала о том, что их вот-вот обнаружат и возьмут в плен; это было лишь вопросом времени.
Впоследствии было трудно вспомнить, в какой последовательности разворачивались события. Все случилось так быстро, что времени на размышления просто не оставалось. Нужно было действовать.
Неизвестно, как ему это удалось, но Хамид смог посадить их на военный корабль, везущий обратно в Константинополь раненых солдат британской армии.
В суматохе и темноте флотское командование не поняло, что вместе с ранеными англичанами, французами и турками на корабль также попало двое русских.
К счастью, Ямина отлично говорила как по-английски, так и по-французски, а Хамид был турком.
Как и многие другие турки, он когда-то уехал из Константинополя в поисках работы у состоятельных русских на противоположном берегу Черного моря.
Ямина знала Хамида с раннего детства. За эти годы он стал верным слугой их семьи.
Когда они возвращались в Санкт-Петербург, Хамид оставался присматривать за домом. Он держал все в идеальном порядке и готовил дом к приезду хозяев на лето.
Вот и сейчас именно Хамид переправил их в безопасное место, договорился, чтобы Ямина попала на корабль вместе с отцом, и благодаря своему красноречию убедил капитана корабля не высаживать их в госпитале Скутари с другими ранеными, а отправить в Константинополь.
На это потребовалось немало денег, но, к счастью, их вновь выручил Хамид. Он обеспечил Ямину и ее отца суммой, которой должно было хватить на несколько месяцев.
Доставив беглецов в Константинополь, Хамид нашел для них небольшой домик.
Поначалу Ямина пришла в ужас от убогости и тесноты их нового жилища. Подобно многим другим турецким домам в бедном районе, оно скорее напоминало массивную белую коробку с плоской крышей.
Но вскоре она поняла, как мудро поступил Хамид, не выбрав ничего претенциозного, ничего такого, о чем люди стали бы задавать вопросы.
Им следовало бояться любопытства соседей и шпиономании, первые признаки которой начали появляться еще той первой зимой.
Со временем Ямина приспособилась к жизни, которая так отличалась от всего того, что она знала раньше. Иногда прошлое казалось девушке плодом ее собственного воображения.
Ее отец был очень тяжело болен. Зимой к его недомоганиям добавился бронхит и он не мог спать по ночам.
На верхнем этаже дома было лишь две крошечные спальни, разделенные очень тонкой перегородкой. А так как отец не спал, подолгу кашляя в темноте, не спала и Ямина.