Тела в креслах удержали ремни, но каким чудом кресла не слетели с креплений... Виды окружающей среды замелькали так, словно их снимала упавшая со штатива камера. Зелень периодически менялась местами с синью, причем зелень становилась всё ближе и ближе... Неуправляемый коптер падал, и падал если не с ускорением свободного падения, то в очень сходном темпе. Катапультироваться из крутящегося на вертеле гроба было практически невозможно.
Людям отчаянно не повезло – сгусток высвобожденной плазмы ударил в хвост и раскрутил коптер вокруг центра тяжести.
Джосф остервенело сражался с пультом, пытаясь выровнять «козу», а все остальные сидели «ни живы ни мертвы», но сгруппировавшись и приготовившись к встрече с Творцом или вечным беспамятством – кому кто ближе. Тот факт, что после смерти организма отчётливые следы его и Эли разумов останутся в семье, что сохранится всё, накопленное памятью, – Макса почему-то совершенно не утешал.
Смертельная центрифуга неумолимо падала. В последний раз промелькнула синева, послышался хруст древесных верхушек. Тряхнуло, ударило, ещё раз тряхнуло, ещё раз ударило, и...
Очнулся он от боли. Болело всё, что только могло болеть, даже зубные имплантаты и удалённый аппендикс. Болело жутко.
К тому же...
Он ощутил, что лежит на ровной твёрдой поверхности, вызвавшей ассоциацию не с почвой, а с земляным полом. Было темно. Ну, не совсем темно, скорее, противно-серая темнота, которую обычно называют «интимным полумраком».
«Эли?!» – заметалась панически мысль.
Макс попытался настроиться на волну Эли. Пришлось напрячься, чуть не лопнуть от натуги, так как боль в сочетании с нестабильной работой соображения (судя по всему, в мозгах что-то перегорело, что-то оборвалось и что-то заклинило) совсем не способствовали улучшению качества дистанционного восприятия. ЭЛИ!!! ЖИВА-А...
Да, она была живой. Без сознания, но при памяти. Не потеряла себя... Скорее всего, тоже лежала вот так на грязном полу, в полной власти потных, небритых мужиков, именуемых явственно-скабрезным словом «повстанцы». В том, что они очутились в плену, сомнений не было. Макс отчётливо ощутил волны враждебности, исходящие со всех сторон, окутывающие вязким туманом ненависти.
В тумане прорисовались концентрические кольца разных цветов... радужные круги застили мир...
Вновь Макс очнулся от яркого белого света, который резко бил ему в глаза. От этой внезапной «оказии» он застонал.
Ожил, – послышался мужской голос.
Свет... уберите свет, – чуть слышно сказал он, удивляясь самой способности говорить.
Умничает, – произнес с явной издёвкой другой голос, но свет всё-таки убрали.
Макс открыл глаза. Вроде бы над ним сидели на корточках двое резко воняющих потом, давно небритых мужиков. Один в руке держал большой, тяжёлый фонарь.
Где я?..
А как ты думаешь? – Они засмеялись.
Вообще-то смех считается положительной эмоцией, но эти ребята были явным исключением из данного правила.
Ты... этот, эпидемолог?
Да...
А остальные кто?
Коллеги...
И куда ж вы летали?
В лес...
На кой?
Болезнь... появилась... мы изучаем...
На кой в лесу болезни учить?! Вы, метафедераты, с жиру беситесь...
А какое у тебя воинское звание? – спросил второй.
У меня нет... звания военного. Я цивильный... доктор медицины.
Цивильный доктор! – Они опять заржали.
Ты понял, он говорит, ихней жирной Метафедерации есть дело до наших лесных болезней!
И на кой вам наши болезни? Мы болеем, наша проблема!
Вы... можете заразить...
Ах, ну да! Что ж вам мешает посыпать нас чем-нибудь сверху, потравить на хрен заразных?
В Метафедерации... гуманный, демократический принцип... жизнь человека – священна...
Гуманные! Демократичные! Ой не смеши!!! – Они ржали так яростно, точно он рассказал им убойный анекдот.
Общественное мнение граждан...
Так это общественное мнение заставляет вас следить за тем, чтобы мы тут убивали друг друга без поносов и ангин?
Серьёзный вирус, стоит ему только вырваться...
А есть ли он на самом деле?
Это мы и должны выяснить.
Ладно. Пошутили, и хватит. Фамилия, звание, цель полета?
Я уже говорил...
Макса щедро угостили фонарём по рёбрам. Что ж, такова консолидация усилий с точки зрения повстанцев.
Говори, сука!
Я сказал...
Ещё порция «от фонаря». По печени. Боль адская...
– Всё равно скажешь. А если нет, то у нас есть ещё двое. Так что подумай.
«Двое?! Кто?»
Говори.
Цель миссии... – прошептал Макс чуть слышно.
Громче!
Но он не выполнил требование, продолжал шептать.
Вот тварь, – сказал один из них, наклоняясь, чтобы приблизить ухо к губам.
Цель миссии – затащить тебя в яму, – отчеканил Макс и буквально проглотил его ухо.
Край непуганых идиотов. Разве ж можно позволять себя касаться...
Наклонившийся качнулся и едва не упал на Макса. Выпрямился он, уже будучи периферийным сегментом. Макс не прогадал.
– Что он сказал? – спросил напарник.
– Наклонись, он и тебе скажет. Хочу, чтобы ты услыхал эту метафедератную тупость своими ушами от него...
Второй заржал и тоже наклонился...
Приобщённых стало двое. С партизанами, повстанцами и вообще с «военными» – ПРОСТО. Подавляющее большинство из них прекрасно подготовлено психологически (армейские мораль и бытие, по определению, – процесс склонения и обобществления) к слиянию в одно касание.
Что ж. Будь ближе к народу – если нет другого выхода. Народ любит «секту», значит... Почему бы не использовать методы Секты. Достаточно лишь «отключить» соответствующий слой сознания и задействовать необходимый.
Трофейное оружие из вражеских рук – с не меньшей убойностью стреляет.
... Накопленный поколениями опыт твердит, что человеческий организм ко всему способен адаптироваться (в определённых пределах, конечно). Потому такой живучий.
Бывают ситуации, когда в это слабо верится. К физической боли привыкнуть невозможно, в особенности, когда всё тело – один огромный ушиб и настоятельно требует отдыха и лечения, но вместо этого ему приходится тащиться сквозь джунгли, до отвращения непроходимые. Плюс ежемесячные «женские» специфические прелести... Словом, Эллен доставалось больше всех. Поэтому некоторую часть пути её несли на руках мужчины. Правда, из-за этого темп продвижения замедлился... Когда дорога совсем уже переставала быть дорогой, ей по-любому приходилось пробираться самостоятельно. В эти отрезки пути милый Макс шёпотом отпускал отборнейший мат на всех известных ему языках, и всячески подстраховывал её. Чтобы не кричать от боли, Эллен кусала до крови губы и упрямо проползала в узкие щели. Такеши Ошима тихонько напевал какую-то мелодию. «Ты что, мазохист?» – спросил его Макс во время одного из коротких привалов. «Ты ругаешься, я пою. Разница, по-моему, только в текстовках», – ответил Японец.
На привалах Эллен часто притрагивалась к звёздочке, которая прильнула к её груди, спряталась в долинку между «холмиками». Наследство Джосфа... Это стало её навязчивой привычкой. Каждые пять минут. Оправленный в серебро камешек уцелел, а Джо... Верный Охранник не добрался до пункта назначения, к которому они все так страстно стремились. Джо до последнего пытался справиться с неуправляемой машиной, а в результате машина в союзе с чёртовыми джунглями и, чёрт бы их побрал, повстанцами, справилась с ним. Его даже не стали вытаскивать. Только обшарили одежду. В памяти новообращённых сегментов отыскались красочные воспоминания о том, ЧТО обнаружила поисковая группа, прибывшая на место падения сбитого флайера... Тело Эллен вытащили из-под тела Макса, который в последний момент попытался выбросить её из коптера, чтобы она упала на деревья поодаль и имела больше шансов на спасение, чем в изломах искорёженного металла машины. Не успел. Тесно прижатых друг к дружке, их выковыряли из обломков. Удивительно, но переломов и повреждений органов не обнаружилось. Японец тоже отделался внешними травмами. Его выбросило из салона в процессе падения коптера сквозь растительные ярусы.