Он взял лежащую возле чаши черную тряпицу и принялся вытирать руки. Старые шрамы на искалеченных костяшках пальцев болели.
— Тормагеддон. Я слышу твое молчание, возрожденный. Ты — как никто другой — должен понимать, что это необходимо. — В мыслях он вызвал в своем разуме слова очищения, которые получил от демона мучений. Тормагеддон, это демоническое создание, был силен и неким образом неподвластен попыткам связать его — нечто из ряда вон выходящее для сущностей варпа, чего он не понимал. Впрочем, Малогарст знал, что может причинить ему боль. Если потребуется. — Наш Магистр Войны захвачен между нашим царством и твоим, между этой реальностью и имматериумом. Его возвышение началось, но пока еще не завершено. Ему нужна наша помощь, чтобы пройти это испытание.
Малогарст уронил тряпицу в чашу. Вода выплеснулась на пол. Подобрав со стола перчатки, он натянул их и защелкнул на месте.
Четверо, их было четверо, он был уверен, но никак не мог узнать четвертого.
— Я понимаю, что вы боитесь, — сказал он, глядя на идущую рябью воду и разминая пальцы. — И да, я имею в виду именно это — боитесь. У страха множество обличий, и лишь несколько самых распространенных можно найти на поле боя. Чем еще можно ответить на столь напряженную ситуацию, когда мы видим нашего отца, сраженного, когда видим его неподвижным, в то время как шестерни его войны продолжают вращаться — но без его руки, чтобы направить их? Что еще вы можете испытывать, если не страх?
Он выпрямил поочередно каждый палец. Внутри разума он разделил свои мысли, удерживая слова очищения параллельно с другой, более прямой и грубой формулировкой. Кончики пальцев дрожали.
— Вы видите в каждой тени чудовище, и — будучи Сынами Гора — вы хотите встретить их лицом к лицу, убить их, приблизиться к ним, чтобы ощутить их последний вздох, прежде чем выпотрошить их и позволить их жизни стечь на землю. Но того, что делаю я, не следует бояться. Я — не враг вам, если только вы — не враги Магистру Войны, а я знаю, что мы все — вернейшие из его сыновей.
Он замолчал, задержав дыхание. Почему они не отвечали? Если они хотели напасть, то почему не двигались?
— Я — Кривой, мастер изощренных слов и коварных дел.
Он протянул руку и взял атам. Кровь запятнала серебряный клинок.
— Но сейчас я прошу вас об одном: послушайте.
Он приготовился. Его плоть отозвалась болью, пока оба его сердца накачивали кровь в мышцы.
— Послушайте, и доверьтесь мне.
Он обернулся.
— Я доверяю тебе, Мал, — сказал Гор Луперкаль.
Серебряный кинжал выпал из скрюченных пальцев.
Малогарст открыл рот, собираясь заговорить.
Пустые тени ложи взглянули на него в ответ.
Кинжал ударился об пол; звук гулко прозвенел в тишине.
Сердца Малогарста стучали в груди, точно два молота. Мгновение он стоял, оцепенев, но затем двинулся вперед — его собственные шаги отдавались эхом, пока он хромал к дверям. Они были по–прежнему заперты, хотя ритуальные символы защиты, которые он начертал на металле, сгорели и превратились в пепел. Он потянулся к механизму двери, но вдруг остановился.
Что произошло сейчас?
Галлюцинация?
Нападение?
Предупреждение?
— Силы богов окружают тебя, сын Гора, — сказал Лайак во время их беседы. — Магистр Войны, Помазанник Пантеона, привлекает к себе ангелов ярости и желания, лжи и разложения. Они шепчут в уши тем, кто готов слушать. В трещинах между страхом и надеждой шепчут они. Те, кому они шепчут — двигаются согласно желаниям богов. Они разрывают тебя на части, и принимают твои разорванные останки в свои божественные объятия.
— Почему? — спросил Малогарст у Несущего Слово.
— Ибо такова природа божественного — быть разделенным.
Он включил вокс.
— Где капитан Аксиманд? — спросил он. Канал щелкнул и зашипел помехами, пока вокс–сервитор распознавал его голосовую команду.
— Капитан Аксиманд находится в стратегиуме. Открыть прямой канал связи?
— Нет… — медленно произнес Малогарст. Он смотрел назад, в темноту покинутого зала ложи.
Я доверяю тебе, Мал.
Кругом враги, даже если они носят улыбки друзей.
— Нет… — повторил он и отключил вокс.
Мстительный Дух и плеяда его кораблей скользнули вдаль. За спиной Лайака обширное, точно залы собора, пространство мостика «Трисагиона» содрогалось от песнопений благословенно–обреченных. Называть это место мостиком означало свидетельствовать о недостатках человеческого языка; называть его мостиком — означало позиционировать его размер и величие в одном ряду с дощатыми настилам, откуда выкрикивали приказы капитаны примитивных кораблей. Это место было иного порядка. Точно так же, как перед царствием богов становились ничтожными жизни смертных, так мощь и предназначение этого пространства делали незначительными все прочие.