— Как?
— Ооо, понятно… — протянула подруга. — Ты думаешь, что это не взаимно, ну и вот, да? — я покачала головой.
— Скажем так, я не думаю, я знаю, — констатировала факт.
— Ты, Соня, не разбираешься в мужиках, — улыбнулась Оля.
— Оль, давай закроем эту тему. Он меня оттолкнул, сказал, что не нужна я ему, а потом… потом эта сука довольная от него вышла. Ну и… не сдержалась я. Сама не поняла, как уже очнулась с бинтами.
— А он ещё тот мудак, оказывается, — хмыкнула Олька.
— Нет, просто… я сама виновата. Я не должна была влюбляться, просто… это нельзя контролировать, что ли.
— Конечно нельзя. Сколько ему? Тридцать? Сорок? Он должен был понимать, что… а вообще. Что он такого сделал, что ты в него втрескалась? Ну, не красавец он, неписаный.
— Я не знаю, просто… она такой… надёжный, — протянула я.
Сама не понимала, почему влюбилась. Не было в нём ничего сверхъестественного и Оля прекрасно это показала, просто… я любила не за что-то, а вопреки. Меня не интересовало его материальное положение, прошлое, да даже наличие или отсутствие детей. На всё было наплевать. У меня была дикая, всепоглощающая любовь. Краешком сознания я понимала, что, возможно, неправа. Не стоило мне воспринимать его как мужчину, не было необходимости в том, чтобы привыкать к нему, но, чёрт возьми, он сам виноват.
Относился ко мне с нежностью, с заботой, взять только то, как мы переспали. Сколько чувств я тогда испытала. Явно же дал понять, что хочет меня. Так что же… что же изменилось? Почему именно сейчас он её отталкивает. Даже вчера, когда она сама подошла к нему, прильнула и потянулась, ведь видела же, что ему не всё равно, но оттолкнул. Почему так?
— Опять грустить вздумала? Перестань! — уверенно говорит Олька. Не нужно слёз. Доктор сказал, что тебе нужно гулять. Вот и пойдёт на улицу, воздухом подышим. Давай, поднимай свою тушу, — Оля начала за ногу стаскивать меня с кровати.
Да уж, с ней не соскучишься.
— Перестань, я сама. Мне… плохо.
— Прости. Голова кружится?
— Да.
— Ладно, но гулять мы всё равно пойдём. Тебе полезно.
Я мычу что-то нечленораздельное, надеваю халат и медленно встаю. Голова кружится, но, кажется, я более менее в норме. Ну, и отлично. Значит, идём на прогулку, а Матвей… с ним разберёмся чуть позже, когда я наберусь сил.
Ошибаться Матвей не любил. Никогда и ни в ком. Не знал, где в этот раз допустил ошибку, но отчётливо понимал, что пришёл пиздец, откуда не ждали. И главное, продумал всё до мелочей. Несколько раз удалось переговорить с Зауром, договориться о встрече и передаче документов. Не успел.
Очнулся в каком-то подвале, так что сразу даже не понял, где находится и не сон ли это. В нос ударил запах каких-то химикатов. Вокруг слишком светло и просторно, вероятно, склад.
Определиться Матвею было сложно, но одно он понимал отчётливо: он к чему-то привязан. А ещё в воспоминаниях всплывали обрывки избиений. Какие-то мрази били его ногами, цепями и дубинками. Открывать глаза было невероятно больно, а ещё каждый раз, когда он приходил в себя, ощущал новый удар по, вероятно, сломанным рёбрам.
— Держать в сознании, убивать не приказано, — Матвей услышал грубый голос, а затем на него вылили ушат ледяной воды.
Его скрутило от боли, вывернуло наизнанку. Кровь, текущая по лицу, мешала рассмотреть тех, кто издевался над ним на протяжении нескольких часов. За себя ему страшно не было. Соня. Мама. Вот за них стало страшно, особенно, когда он увидел КТО над ним измывался. Воротилы Влада. Те самые, которые задержали его пятнадцать лет назад. И не стареют, суки. Сколько им? Сорок? Пятьдесят? Неужели Влад держит такой песок? Они же нихуя не сделают против молодых.
Матвей напрягся сразу, как только стало тихо. Тишину он не любил. Она таила опасность. Попытался открыть глаза, но резкий удар под дых буквально выдернул его из сознания, правда, ненадолго. Снова вода. Ледяная.
— Ну что, Матвеюшка? — нарочно слащавым голосом произнёс Влад.
Матвей молчал. Да и сил на разговоры не было. Говорить с падалью не хотелось морально, а вот физическое состояние не позволило. Матвей решил пообщаться с ним когда-то потом, если останется в живых. На худой конец свидятся на том свете. Там все равны.
— Как же ты, мразь, решился на предательство, а? Неужели десять лет плодотворной работы нихера для тебя не значили? За что ты меня предал? За суку эту фригидную?
Матвей дёрнулся, ощущая боль во всём теле и то, как в кожу врезаются верёвки. Грудную клетку обволокло жаром, но Матвей не мог спокойно слушать о ней.