А больше не хотела убедиться, что пошла на все зря — взамен ничего не получила, кроме упреков. Родная семья отвергает.
— Не злись, — умоляюще сказала я. — Пусть дети выйдут, ничего не случится, мам. Прошу, давай хотя бы вечер побудем вместе.
— Прислушайтесь к дочери, — резко сказал генерал. — Завтра мы улетаем.
После этих слов мама подобрела. Едва заметно, но успокоилась, и мое сердце окончательно провалилось в пропасть.
Я лишняя. Лишняя дочь, ненужное напоминание о стыде и провале своей страны, позорное — черное, рабское пятно на белоснежных одеяниях общества. И оно больше ничего не хотело обо мне знать, вычеркнув вместе с позорными страницами истории.
Моя семья сделала то же самое. Без меня всем жилось лучше.
Папа пришел под вечер. Уже собиралась темнота, багровые тучи вот-вот были готовы пролиться дождем. Снял шляпу, выбил об колено от пыли. Его волосы топорщились во все стороны — он работал в сушилке. Влажность, потом жара — волосы от этого портятся, а еще кожа, руки. Даже глаза, казалось, становятся водянистыми в окружении темного, будто прокопченного лица, покрытого морщинами.
Я любила папу.
Но ждала его с замиранием сердца. Как он меня встретит?
— Разбойница, — он неожиданно подмигнул, потрепал по голове и крепко-крепко обнял, косясь на Шада. Тот бродил по заднему двору, судя по всему, ему не нравилось здесь, но и оставить меня одну он почему-то не хотел. — Все будет нормально! Как дела? Скучал страшно!
— Хорошо, — я глупо улыбнулась.
Папа вел себя так, словно мы расстались на пять минут, а не на восемь лет. И я ходила погулять в парк, а не была в рабстве. Что хуже — мамина прямота, или деланая беззаботность, не знаю. Одинаково жестоко.
Мы ужинали в тишине. Папа перекинулся парой слов с мамой, спросил о самочувствии. Спросил меня о планах, мама молчала, у нее дрожали руки. Детей она так и не выпустила из дома. Генерал Эс-Тирран ходил по саду и нетерпеливо ждал, пока мы закончим.
Я едва терпела. Мне хотелось вскочить, убежать и расплакаться в укромном уголке. Этот фарс делали для меня, но я хотела другого. Близости, тепла — хотела получить обратно свою семью. Только ее не было. Когда-то ее уничтожили приклады солдат, отбившие меня у родителей. Не всем дано такое пережить, и не все с этим справятся.
— Спасибо, — искренне поблагодарила я за ужин. — Мама, папа, наверное, я сегодня вернусь на корабль. Не хочу вас стеснять.
Генерал настороженно остановился, глядя на нас. Я еле выталкивала слова, с трудом их подбирала, а родители с интересом и испугом смотрели на меня. На лице папы читалось облегчение. Мамина ложка звенела в чашке. Она все-таки выпила чаю с маковником.
— Конечно, дочка, — сказал он. — Тебе лучше быть с мужем. Не беспокойся за нас.
Я резко встала, через силу улыбнулась, кивнула и пошла обратно к дороге, стараясь держаться хотя бы до тех пор, пока не сверну за поворот. Дальше я побежала, беззвучно рыдая и уткнувшись носом в ладонь.
Генерал нашел меня, рыдающую на обочине поля маковника.
— Рива, — янтарные глаза прищурились. — Прекрати. Вставай. Ну что, еще хочешь остаться?
— Вы знали, — пролепетала я.
— Что знал? — спокойно спросил он.
— Что меня прогонят, — я всхлипнула, утирая лицо. Григорианка не стала бы плакать, под сердце бы кинжалом пырнула. — Вы предупреждали меня…
— Нет, не знал, — вздохнул он. — Это было очевидно. Трусы всегда прячут свой позор за громкими фразами и красивым фасадом. Свой позор они гонят. А твой народ — трусы. Проиграли и отдали своих детей. Идем.
Он протянул руку. Подумав, я обхватила шершавую кисть и поднялась.
Мы неторопливо пошли по дороге к площадке. Солдат рядом не было.
— Приятный запах, — заметил генерал.
— Это маковник… Запах моего детства, — я невесело улыбнулась и поняла, что груз уже не давит, наоборот, меня отпустило. Детство-то осталось прежним: счастливым, звонким, веселым. Война пришла потом.
— Мне пора домой, — сказал генерал. — Полетим на Григ, там я представлю тебя семье, а дальше решим, что делать.
— Хорошо, — не стала я спорить.
Решим. Это говорило, что ему тоже нелегко смириться со своим положением. Вряд ли семья отнесется к нему так жестоко, как ко мне. Но радости от свадьбы генерала будет немного.
— Не волнуйся, — сказал он, видя, как я ломаю руки. — Ты моя законная супруга… Я не дам тебя в обиду.
Я стояла у иллюминатора и ждала, не придет ли кто на площадку попрощаться. Хотя бы мама… она не может не прийти, она ведь меня родила. Неужели я ничего для нее не значу? Когда меня забирали, она бросалась на солдат. Отца избили прикладами, когда меня уводили, а ее офицер запер в комнате. Я до сих пор помню ее истошные крики «Рива! Рива! Не трогайте мою дочь!».