— Рива! Приди к нему сегодня, будь гостеприимна. Потом расскажешь.
Я кивнула, тщательно следя, чтобы лицо осталось безмятежным — эмоции на «Стремительном» не приветствуются.
Лиам скрылся в лифте. Когда дверцы захлопнулись, скрывая стройную спину, обтянутую белым кителем, я выдохнула. Не раскисай. Всего один вечер. Всего один…
Я красивая женщина. Наверное, поэтому оказалась на флагмане.
Когда меня забрали, я закончила начальный курс ксено-этики и, несомненно, это тоже послужило причиной. Но главное, что я была молода и подходила под вкусы Лиама.
Вот уже час в своей маленькой сумрачной каюте я пыталась настроиться на нужный лад. Живу я плохо, но лучше, чем другие рабы. Здесь нет окон, кровать — узкая койка с темно-синим одеялом, пол металлический. Даже раковина в санузле жестяная и темно-серая — из сырого железа. На моей планете заключенные живут лучше.
Вечер на «Стремительном» официально начинался в шесть — это через полчаса. К этому времени я должна быть в апартаментах Эс-Тиррана.
Вместо формы я надела черное платье до колен и соорудила прическу наподобие «корабельного узла», но свободнее — пышную и небрежную.
Подошла к зеркалу. Сильнее всего на моем лице выделялись глаза, большие, синего цвета — в моем мире это признак красоты. Татуировка вокруг пушистых ресниц делала их выразительнее. Вот уже два года из них не уходила печаль, превращая и без того глубокий взгляд в настоящую морскую бездну.
У меня темные волосы и смуглая кожа — раньше была, пока не выцвела за годы на «Стремительном». Платье открывало плечи и мертвенно-белый свет падал на них бликами. Я страшилище. Но вряд ли григорианец отошлет меня обратно — они неразборчивы в связях. Наверное, ему нужна компания. Поговорить, выпить, уйти к себе… Умоляю.
Без одной минуты шесть я стояла перед дверью Эс-Тиррана. Не стучала. Стояла и ждала.
Меня впустили ровно в шесть. Солдат, открывший дверь, вышел за порог, и я осталась одна посреди великолепной каюты для высших офицеров. Мягкий, но яркий свет заливал мозаичный пол — теплый, ровный и глухой. Когда идешь по такому, не слышно шагов. Поэтому когда я подошла к огромному иллюминатору, захваченная шикарным видом на станцию всю в огнях, Эс-Тирран меня не услышал.
Он стоял перед окном и смотрел в пустоту. Станция была прекрасна, но григорианцы не ценят красоты.
Они ее разрушают.
Я не осмелилась подойти вплотную. Пока не пригласит, нельзя, а он даже не знает, что я стою позади.
Но я ошиблась.
— Ты Рива? — голос прозвучал гортанно, почти безразлично. Странно, что он вообще знает мое имя.
— Да, это я, — по привычке склонила голову, словно говорила со старшим по званию, но опомнилась и выпрямилась. Чужим кланяться необязательно.
Эс-Тирран повернулся ко мне. Все еще в броне, у бедра ритуальный кинжал с рифленой рукояткой. Оглядел меня равнодушным взглядом рептилии и пошел к ширме, которая делила каюту пополам. За ней пряталась жилая часть каюты. Спальня тоже там. Меня туда не пригласили.
Красивая стеклянная ширма была увита искусственными растениями вроде вьюнки, но выглядела вьюнка как живая, изгибами перекликаясь с золотым орнаментом на мутном стекле.
Генерал налил из бутылки, спрятанной в открытой нише.
— Выпей, если хочешь, — предложил он.
За тонкую ножку я взяла бокал, поднесла к носу — приятный запах, трепетный, с травами. Аромат дурманил. Отпила и провела пальцем по узору на стекле, прямо по золотым линиям. Эс-Тирран молчал. Боковым зрением я заметила, что генерал за мной наблюдает. Я уже все поняла и смирилась, как смирялась со всем на «Стремительном».
Глава 2
— Ты иларианка?
Я кивнула.
— Вам следовало лучше сражаться. Вы не продержались и года.
Не стану спорить.
Мой мир был первым, кого Лиам подмял под себя. Только через несколько лет я поняла почему: он знал, что мы не выстоим, а трусливое правительство откупится рабами, которые были так ему нужны.
— Как ты относишься к Лиаму? — Эс-Тирран подошел ближе, наклонился.
— Он вырвал меня из рук семьи, сделал любовницей… Даже мирный договор ничего для меня не изменит. Как я могу к нему относиться?
Внимательный взгляд янтарных глаз генерала следил за лицом. Но у меня не задрожали губы и не потекли слезы. Я долго служила на «Стремительном» и привыкла ко многому. Но все-таки он разбередил раны. «Вырвал из рук» — не фигура речи: я вспомнила, как кричала и плакала мама, как солдаты избили отца прикладами.