Правда, что некоторые вопросы предоставляют экспертам более сильные механизмы для разрешения споров. Когда дело касается других вопросов, наши искажения и сложность мира мешают делать сильные выводы [ … ]
Но не забывай, что на любой вопрос о том, как обстоят дела (или как должны), и при любой информации всегда есть лучшая оценка. Ты имеешь право лишь на возможность приложить все силы для нахождения лучшей оценки; все остальное - ложь.
Предположим, что ты узнаёшь, что один из шести человек влюблен в тебя. Может, ты получаешь письма от тайного обожателя, и не сомневаешься, что это один из тех шести. Твой одноклассник Боб - один из шести кандидатов, но у тебя нет особых свидетельств за и против того, чтобы именно он влюблен. В этом случае шансы на то, что Боб именно тот, кто влюблен в тебя - 1:5.
Шесть возможностей означают, что ты угадаешь один раз верно, а пять - не верно, в среднем. Это и есть то, что мы обозначаем как «шансы 1 к 5». Ты не можешь сказать: «Ну, понятия не имею, кто в меня влюблен; может это Боб, может нет. Так что шансы мои пятьдесят на пятьдесят.» Ты даже не можешь сказать «я не знаю» или «может быть» и остановиться на этом, ответ все еще - 1:5 (2).
Предположим, что ты так же замечаешь, что влюбленные люди в десять раз чаще подмигивают тем, в кого они влюблены. И если Боб подмигивает тебе, то это - новое свидетельство. В данном случае, будет ошибкой по-прежнему сохранять скептицизм по поводу идеи, что Боб - тайный обожатель; шансы 10:1 в пользу «случайный человек, подмигнувший мне, влюблен в меня» перевешивают шансы 1:5 против «Боб влюблен в меня».
Но так же будет ошибкой заявлять: «Это свидетельство такое сильное, что сомневаться глупо! Я просто буду думать, что Боб в меня влюблен!» Сверхуверенность ничем не лучше неуверенности.
По факту, только один ответ математически непротиворечив. Для того, чтобы изменить свое мнение с априорных шансов 1:5, основываясь на свидетельстве с отношениями правдоподобия 10:1, мы умножаем отдельно левые стороны и правые, получая апостериорные шансы 10:5 (т.е. 2:1 в пользу того, что «Боб влюблен в меня»). С учетом наших предположений и доступных свидетельств, догадка, что Боб влюблен в тебя, окажется правдой каждые два раза, и ложью - один раз. Эквивалентно: вероятность, что ты его привлекаешь - 2/3. Любое другое число, выражающее уверенность, в данном случае будет несовместимым.
Наша культура не усвоила пока уроки теории вероятности, что правильный ответ на вопросы вроде «как сильно я могу верить в то, что Боб влюблен в меня?» точно так же логически определены как и и правильные ответы на вопросы из контрольной по алгебре или учебника геологии. Наши шаблоны мышления идут не в ногу с открытием, что «каких убеждений о мне следует придерживаться?» имеет объективно верный ответ, независимо от того, является ли это вопросом вроде «влюблен ли в меня мой одноклассник?» или «есть ли у меня бессмертная душа?» Есть правильный путь изменения своего мнения. И точный.
Как не менять свое мнение?
Однако, пересмотр своих убеждений так же, как и в том (с Бобом) идеальном случае - задача не из легких.
В первом томе «Рациональности: от ИИ до Зомби» мы обсуждали ценность «правильных» убеждений. Нет ничего предосудительного в выражении поддержки тому, что тебя волнует - группе, с которой ты себя идентифицируешь, духовному опыту, который ты находишь превозносящим. Когда мы сталкиваем провозглашения с фактическими убеждениями, однако, эти «недопонятые» провозглашения могут защитить целую идеологию от загрязнения свидетельствами.
Даже те убеждения, что элегантно объясняют наши наблюдения, не обладают иммунитетом от этой проблемы. Слишком уж просто нам воспринимать туманно-научные (так или иначе авторитетные) фразы и делать выводы, что они «объясняют» что-либо, даже если они не меняют шансы, которые мы использовали для косвенной оценки наших ожиданий будущего.
Хуже всего, что даже прозаичные убеждения - те, что принципиально фальсифицируемы, что ограничивают варианты будущих наблюдений - могут застрять в голове, будучи поддержанными сетью иллюзий и искажений.
В 1951 году произошло необычайно жесткая игра между Дартмутом и Принстоном. Психологи Хасторф и Кантрил провели опрос среди болельщиков от каждой школы о том, кто же начал вести жесткую игру первым. Почти все были согласны в том, что это был не Принстон; однако, на 86% студентов Принстона, веривших, что начал Дартмут, приходилось лишь 36% студентов Дартмута, тоже обвинявших Дартмут. (Большинство студентов Дартмута верило, что «обе стороны начали».)