Глаза подняла, смотрит прямо. Гордо. Твёрдо. Да только что мне в том…
— «Единожды солгавший — кто тебе поверит»? А службы без веры… у меня такой нет. Клятвы твои… «И пусть будет ваше да — «да», а нет — «нет». К чему клясться? А уж твоё вечное спасение… Про то — не тебе и не мне решать. Для чего мне твои слова? Ты делом доказала. Делом, телом, словом, интересом… Мне — не интересно…
Я уже закрывал дверь в камеру, когда она завыла.
Это — не только про атмосферное явление, это — и про человека. Совершившего глупость. Влюбившегося.
Случай с Елицей был «вторым звоночком». «Первым звонком» была нарастающая раздражительность Чарджи. Предупреждения, которых я не уловил.
Я радовался изменениям в хозяйстве, росту грамотности и умений своих людей, но не замечал, как меняются их души. Растут их свободы и главная — «свобода хотеть». Они начинали понимать, а ещё больше — чувствовать: чего прежде даже и желать было невозможно — может стать достижимым, их реальностью. У людей вокруг меня менялись цели, амбиции, мотивации, пределы допустимого…
Многие из них «подсели на новизну» — на постоянный поток новых людей, событий, знаний, эмоций… который возник вокруг меня.
Большинство взрослых мужчин, подобно Потане и Хрысю, обзавелись семьями. Собственные дом, хозяйство, дети… вполне занимали их внимание. Любая новая гримаска новорожденного может сделать день солнечным, а необычное попукивание — наполнить сутки тревогой.
Другие, подобно Трифене или Христодулу, не имея собственных семей, жили в потоке людей. Новые конвои «на кирпичах» или новые классы в училище, будучи коллекциями разнообразных личностей, давали ощущение интересной, насыщенной жизни.
К Прокую, Фрицу или Горшене новые люди приходили не столь часто, но новизна обеспечивалась моим непрерывным подталкиванием в части «волнующих их души» технологий.
Люди привыкали к ежедневному новому, и когда их рост затормаживался — начинали проявлять обретённую свободу: «хотеть». Хотеть «чего-то новенького». Они не говорили об этом, они сами себя не понимали. Вроде бы всё есть… «И корм, и кров»… Но гложет что-то внутри… Как чувство голода у того, кто всю жизнь был сыт.
Стандартно для хомосапиенсов, непонятная неудовлетворённость приводила к росту беспорядочной сексуальной активности.
Чарджи, чувствуя что его инальское происхождение из единственной уникальной «фенечки» в вотчине, становится «рядовой уникальностью» — одной из ряда других, новых, непрерывно возникающих, «фенечек», активно боролся за звание «главного петуха Пердуновки и окрестностей». Причём, всё чаще хватался за свой столетний клинок в разговорах с крестьянами и слугами. Это — крайняя степень неадекватности для воина. Сказано же: обнажённый клинок — омыть кровью. А резать смердов… как куриц на птичнике из снайперской винтовки стрелять.
Елица, со своим мальчишеским характером, с ножиком под полой, изначально была некоторой неправильностью для «святорусской девицы». Опыт, который она получила у меня, ещё более отдалил её от здешней нормы. Элементы боевых искусств, обучение лекарскому делу, общение с Мараной, опыт «правдоискательства»… Она инстинктивно ощущала, что нет в вотчине человека ей «в плечо». Как нормальная русская женщина, она стремилась к идеалу, воспитанному с детства, с игр с куклами:
Но уже чувствовала, что такого счастья — ей недостаточно. Что в своей семье она, а не муж — будет «главой семьи», «защитой и обороной». Она одновременно хотела, как было вбито общепринятыми стереотипами с детства, быть слабой женщиной, находящейся под защитой, и сильным лидером, который всё решает.
Два столкнувшихся императива — домашней хозяйки и отмороженной амазонки — внесли раздрай в её душу. Решение пришло в довольно типовом варианте: взрослый мужчина и «заморская жизнь». «За морем житьё не худо…». Она влюбилась в свою иллюзию. Потому что не могла найти объект в реальности.