Серебряков усмехнулся: еще бы он не помнил! Значит, он все-таки верно почувствовал тогда, что она хотела и не решалась сказать ему еще что-то.
— Я слушаю вас, Зоя Константиновна, — произнес он в трубку.
— Юрий Петрович, я должна сообщить вам одну вещь... — Мембрана в трубке, казалось, начинала звенеть от взволнованного, чересчур громкого голоса. — Я не знаю, имеет ли это отношение к делу, но мне кажется... В общем, вы должны знать.
— Да, да, разумеется, приезжайте, я вас жду, — сказал Серебряков.
Не рано ли он собрался подводить итоги? Что за новость приготовила ему эта женщина? Вряд ли она стала бы обращаться по пустякам.
Зоя Константиновна появилась быстро.
— Простите, Юрий Петрович, если я понапрасну отрываю вас. Я долго думала, колебалась и все же...
Серебряков терпеливо ждал, когда она доберется до сути. Он опасался сбить ее порыв, ее решимость каким-нибудь наводящим вопросом.
— Так вот что я хотела сказать. На днях... Да, совершенно точно, это было дня за два до того, как вы меня вызывали... Я получила... вернее, мне передали... Я не хотела сначала говорить об этом, боялась, что это может быть неправильно истолковано, а теперь все же решила... В общем, мне передали... вот такое письмо от Рихарда, от Грюнберга...
— Вот как? — сказал Серебряков. — Это интересно. И что же он пишет?
— Взгляните. — Зоя Константиновна протянула ему листок, исписанный торопливым, однако достаточно изящным почерком.
«...Мы надеемся, вы поймете нас правильно, но сейчас в интересах нашего общего дела было бы крайне нежелательно добиваться смягчения приговора по делу А. Наоборот, чем более жестоким и, следовательно, несправедливым явится приговор, тем больше оснований будет у нас представить А. в качестве мученика и жертвы. Разумеется, как только приговор будет вынесен, мы, в свою очередь, приложим все усилия, чтобы развернуть широкую кампанию в защиту нашего общего друга».
— И правда любопытно, весьма любопытно, — сказал Серебряков. — Логика, прямо скажем, своеобразная.
— По-моему, они просто-напросто его предали, — отозвалась Зоя Константиновна.
— Этого следовало ожидать, — сказал Серебряков. — И думаю, Антоневичу будет небесполезно познакомиться с этим документом...
18
Серебряков не ошибся: очередной допрос Антоневича, по сути дела, оказался решающим. Правда, поначалу Антоневич еще пробовал упорствовать, старался, когда речь зашла о времени отъезда Бернштейна, как-то объяснить противоречивость своих показаний, но только запутался окончательно. Пытался он поставить под сомнение и все то, что говорила относительно его связей с Грюнбергом Зоя Константиновна, заявлял, что не верит в подлинность предъявленного ему письма Грюнберга. Однако после очной ставки с женой совсем сник, сослался на нездоровье, попросил прекратить допрос и дать ему день на раздумья.
Прошел день, и начальник следственного изолятора доставил Серебрякову письменное заявление Антоневича. Сверху ровными буквами было выведено: «Чистосердечное признание». Все признание на этот раз занимало около пяти страниц, но взгляд Серебрякова сразу остановился на первой фразе: «Считаю необходимым заявить окончательно и определенно: предъявленные мне обвинения признаю...» Слова «окончательно и определенно» были дважды подчеркнуты.