Колесников ничего не ответил. Послышался шум льющейся из крана воды. Нина взяла оставленную Колесниковым в пепельнице сигарету, глубоко затянулась, лицо ее вдруг осунулось, между бровей залегла морщинка. Причесываясь на ходу, из ванной вышел Колесников. Надел висевший на спинке стула пиджак. Размял в пальцах новую сигарету.
— Много куришь, — заметила Нина.
— Не в этом суть, — отмахнулся Колесников.
— А в чем?
— Кабы знать... — щелкнул зажигалкой Колесников.
— Комплексуешь?
— Пытаюсь уточнить свои параметры. На сегодня, — не то в шутку, не то всерьез сказал Колесников.
— Заложи данные в машину, — в тон ему ответила Нина.
— Где они, данные-то? Одни эмоции. А они, как ты знаешь, не просчитываются.
— Что это ты вдруг заметался? — испытующе поглядела на него Нина.
— А я не «вдруг», — серьезно ответил Колесников. — Меня от дурных мыслей давно бессонница одолевает.
— Старушку топором убил?
— Себя убиваю. Делаю меньше, чем могу. Разрабатываю чужие идеи. На свои времени не хватает. И пока П. Н. на своем месте сидит, он мне развернуться не даст. Нынешнее положение вещей его вполне устраивает!
— А сидит он плотно, — вставила Нина.
— Да бог с ним! Пусть хоть кресло продавит! Дал бы возможность самостоятельной работой заниматься, — нервно смял сигарету Колесников. — В закупочную комиссию опять втравили! Импортное поручение, коммерческое предложение, сроки, условия — СИФ, ФОБ! Так поднаторел, могу во Внешторг переходить.
— Не такая уж мрачная перспектива, — усмехнулась Нина. — Давай меняться! Ты под мое начало, а я за твой стол за перегородкой. Да еще в экспертах похожу, по заграницам повояжирую. Или баб в эксперты не берут?
— Почему же... Берут, — кивнул Колесников. — Вон у «Шуккерта» женщина — инженер по торговым связям с СССР. Говорят, в электронике разбирается дай боже!
— Молодая, старая?
— Скоро увижу.
— Смотри, Колесников! — пригрозила Нина.
— С двумя бы разобраться, — улыбнулся ей Колесников.
— Долго что-то разбираешься.
— Не понял, — сдвинул брови Колесников. — Ты о чем?
— Все о том же, — ушла от прямого ответа Нина. — О твоих комплексах.
Отпила остывший кофе, поморщилась и негромко, будто себе, сказала:
— Удивительные вы создания, мужики! Напридумываете про себя бог знает что и выламываетесь! Один — непризнанный гений, другой — супермен, третий — вообще экстрасенс! А жена или любовница за ручку вас водит и носом тычет: сделай то, сделай это. А вы — пожалуйста! Лишь бы самим ничего не решать. Как младенцы! С пуповиной расстаться не можете!
Колесников рассмеялся, но, встретив ее непримиримый взгляд, озадаченно спросил:
— Ты что? Всерьез завелась?
— Я не патефон, Колесников, — жестко сказала Нина. — По научным открытиям он, видите ли, истосковался! Да открывай ради бога! Порази нас всех. Я первая буду рада. А не можешь — не выеживайся! Живи, как все!
— А ты злая, оказывается, — сказал Колесников.
— Я не злая. Я одинокая, — не сразу ответила Нина и, помолчав, устало добавила: — Если идешь, то иди. Я спать хочу.
— Извини. — Колесников встал. — Приятных сновидений.
— Будь здоров, — отвернулась к темному окну Нина.
Колесников посмотрел на ее поникшие плечи, хотел было шагнуть к ней, но раздумал и вышел из комнаты.
В метро было пусто, свет притушен, стены терялись в полумраке, и от этого огромный зал казался еще больше. Одинокие пассажиры спешили к единственному работающему еще эскалатору, уборщицы мыли полы, и по цветной мозаике растекались мыльные лужицы.
Когда Колесников вышел из вестибюля, то на мгновение зажмурился — так резок был переход от полумрака станции к ослепительно белому снегу, густым ковром покрывавшему улицу. Стояло безветрие. Снег, пушистый и легкий, падал медленно и ровно, и, пока Колесников шел до своего дома, голова его, плечи и грудь были засыпаны снегом.
В подъезде он снял шапку, сбил с себя снег, сунул палец в отверстие почтового ящика и, убедившись, что он пуст, вызвал лифт.
Выйдя на своем этаже, остановился перед дверью квартиры, прислушался, вынул ключи и вошел в темную прихожую. Включив свет, он покосился на плотно закрытую дверь одной из комнат, снял пальто, шапку, задвинул ногой под обувной ящик аккуратно выставленные тапочки и прошел в кухню. На столе стояли вскрытый пакет с молоком, стакан в подстаканнике, тарелка, прикрытая другой, донышком кверху. Посреди стола белел лист бумаги. На нем угловатым, почти мужским почерком было написано: «Парфенов просил позвонить ему домой. В любое время». Последние слова были подчеркнуты. Подписи не было. Колесников налил в стакан молока из пакета, поднял верхнюю тарелку, взял один из приготовленных ему бутербродов и со стаканом в руке, дожевывая на ходу, прошел к себе. Увидел расстеленную на диване постель, невесело усмехнулся и сея в кресло у письменного стола. Закурил и, глядя на медленно падающий за окном снег, тяжело задумался. Что-то в последнее время жизнь у него пошла наперекос!