— Вот и сужу. Получил я заказ от города Кракова отлить им пушку. Отказываться негоже, потом звать не будут, а принять заказ не могу. Своей работы сейчас — во… — Он провел ребром ладони по горлу. — И мыслю я: может, взять мне заказ. Пушку ты им отольешь, а мне за сватовство, — Данила осклабился, — процент заплатишь.
Лить пушку — не ожидал Федоров такого предложения. Он всегда стремился нести людям добро, знания, а пушка… Да еще для польского короля…
— Не знаю… Подумать должен. Не мое это дело — пушки лить. Не знаю…
— А ты обмысли, обмысли не спеша. Я дня через два загляну…
Да, предложение Данилы сулило деньги, столь нужные сейчас для новой печатни, но само дело казалось противным всему его естеству.
На колокольне костела загудел колокол. В распахнутые двери потянулись верующие. И вдруг он вспомнил — храм Николы Гостунского: красноватые язычки свечей сверкают на золоте иконостаса. Со стен на собравшихся строго глядят суровые, молчаливые святые. За длинным столом — царь, митрополит, бояре. За спиной царя — дюжая стража, а перед ним — на коленях, в цепях маленький сгорбленный человечек — Матвейка Башкин. Нет, ни пушкой, ни мечом, ни огнем нельзя правду убить. Можно убить, сделать калекой, можно запретить печатать книги, но нельзя запретить думать. Книги рождают знание и мысль. Значит, они сильнее пушек…
Через два дня Иван Федоров дал согласие на литье пушки. Данила Пушкарь выплатил ему 136 злотых, забрав себе четырнадцать злотых как проценты. Сто два злотых выдал магистрат. Это уже составляло сумму, достаточную, чтобы и пушку отлить, и готовить печатню к работе.
К началу весны объявился во Львове Гринь. Исхудавший и оборванный, он пришел к Федорову и молча упал на колени. Гринь нарушил закон. Гринь убежал от своего мастера к другому и теперь должен предстать перед судом цеха. Он отлил шрифт Мамоничам в Вильнюсе, а те, заплатив ему меньше, чем Федоров, выгнали прочь. Мамоничи знали, что Гринь, нарушив закон, не посмеет на них жаловаться. И вот теперь, жалкий, стоял он перед своим мастером на коленях, ожидая приговора. У Федорова не было на него злости. Он уже давно свыкся с мыслью, что нет у него надежных помощников и должен он идти к своей цели всегда один. Может, потом поймут люди, а сейчас… Сейчас и родной сын не одобряет его. Гринь еще молод, отдать его суду — значит искалечить жизнь. «Не сотвори насилия убогому, понеже убег есть», — он сам напечатал в «Букваре».
Гринь клялся, обещал, что больше никогда не изменит мастеру. Он приготовит для новой печатни самые лучшие шрифты. Такие, каких ни у кого не было. И Федоров согласился. Даже пообещал заплатить за работу двести золотых. На сто золотых, взятых в долг у ростовщика, он уже купил первую партию бумаги.
Гринь был прощен.
Последнее изобретение
осланец разыскал Ивана Федорова в Кракове. Мастер стоял у литейной формы в огромном кожаном фартуке, когда перед ним возник молодой спесивый шляхтич с письмом от князя Острожского.
Ясновельможный пан извещал «печатника книг русских и греческих Ивана Федорова из Москвы», что срок его службы по договору еще не истек. А посему повелевает князь Острожский ему, Федорову, готовиться к отъезду в Рим к кардиналу Птоломео Галли, у которого надлежит мастеру отлить новые шрифты для печатания книг на русском языке. Паче чаянья восхочет мастер отказаться исполнить повеление князя, то стребует князь с Федорова всю неустойку, обусловленную в договоре…
Резко качнулась земля под ногами Федорова, и он грузно осел на стоявший рядом чурбак. Это был конец. Конец всем планам и мечтам… Посланец удалился, бросив на ходу, что ждет мастера вечером на постоялом дворе у рынка.
Для раздумий оставалось мало времени. Да и что тут раздумывать, когда все как в страшной сказке: налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — сам пропадешь. Отказаться от поездки — значило судиться с князем, проиграть дело и выплатить за отказ от работы сотни злотых, которых нет. Поехать в Рим — значит предать собственное дело, предать единоверных братий своих, толкнуть их в лапы к иезуитам и католикам на рабство духовное.
Кто-то окликнул его:
— Что пригорюнился, мастер? Железо ржа поедает, а печаль сердце сокрушает. Не горюй! От всякой печали бог избавит…
Бог да бог, а и сам не будь плох. Не печалиться ему сейчас время, а снова из беды выкручиваться. Найдет он выход, а пока… пока ответ даст князю, что исполнит его поручение и поедет в Рим.
Есть сегодня у него только одна цель: достать как можно скорее денег, чтобы откупиться от князя. Да только где? В долг уже никто больше не дает. Заработать печатанием книг? Но у него нет сейчас печатни. И где бы он ни укрылся — на Украине или в Польше, длинные руки князя его повсюду достанут. Значит… надо ехать.