В пору, когда я работал над очерком "Остановите Малахова!", у меня состоялся с главным героем, отбывающим наказание в колонии, такой разговор (цитирую по публикации):
" - Представь себе, - сказал я, - что ты маг-волшебник и тебе дается право совершить три любых чуда. Настройся, соберись с мыслями - и твори!
- А зачем?
- То есть как "зачем"? Неужто тебе не интересно помечтать?
- Дак ведь все равно не исполнится.
- А вдруг?
Андрей задумался. Я с любопытством ждал, пытаясь угадать диапазон его желаний: вероятно, от немедленного освобождения из колонии до всеобщего мира на земле?
- Тэ-э-эк, - сказал Андрей. - Три чуда, говорите? Любых? - Я сделал царский жест, означающий: чего душе угодно. Его глаза немного ожили, потом в них появилось нечто плотоядное, и он потер руки. - Значит, так. Перво-наперво я хочу полное государственное обеспечение до конца жизни: чтоб квартира, чтоб деньги, дача, машина - чтоб все!
- Работать при том?
- Вы что?!
Я выглядел, наверное, большим чудаком, но не унимался:
- Тогда, может, учиться?
- Чему? Как тратить деньги? Ну, вы и скажете...
- Понял. Переходи ко второму чуду.
- Второе... - Он сделал интригующую паузу. - Пусть будет долговечье!
- Прекрасно. Кому, если не секрет?
- Как кому? Разве другим тоже можно? - Я пожал плечами, боясь спугнуть его бушующий эгоизм: мол, ты волшебник, тебе и решать. И Андрей решил: Тогда еще бабе Ане: живи, сколько хочешь!
- А матери с отцом? - спросил я, но он не услышал вопроса.
- Над третьим чудом, - сказал Андрей, - буду думать. А то еще прогадаю.
- Я спрашиваю, отцу бы с матерью дал долговечье?
Он вновь "не услышал", и мне стало грустно: Малаховы получили то, что сами вложили в сына.
- Третьим чудом будет - встретить хорошую девушку!
- Ну, вот и прогадал, - сказал я. - И так встретишь.
- Ой ли? - произнес Андрей с далеко не юношескими интонациями в голосе. - Разве отец мать "встретил"? А баба Аня тоже, по-вашему, "встретила"? Алкоголика-то? Не, тут без чуда не обойтись, уж я-то знаю!.."36
Вероятно, нет нужды подробно расшифровывать нашу беседу. И без того ясно: оказавшись в положении "мага-вошебника", Андрей ухитрился вложить в три "чуда" и яростный эгоизм, и трезвый расчет, и психологию потребителя, и горький жизненный опыт, основанный на примере старших, и даже отплатил векселя, предъявленные ему в свое время родителями. К моменту нашей встречи он уже год сидел в колонии. Я думал, что новая жизнь успела хоть "разбавить" его старые представления, чуть изменить прежние взгляды, - но нет, заложенное еще в семье оказалось крепким и устойчивым.
Но более всего меня поразил вывод, с предельной отчетливостью вытекающий из второго "чуда" Андрея: Малаховы воспитали в своем доме чужого для себя ребенка, не пожелавшего им не то чтобы вечной, но даже долгой жизни. А казалось бы, "маг-волшебник", "три чуда" - игра!
"...Девять солдат науки, девять авторов, девять непохожих друг на друга человек; я говорил с каждым из них и каждого просил дать характеристику восьми остальным. Получилось, как в шахматном соревновании по круговой системе: каждый "сыграл" со всеми по одной партии. Я чувствовал, что все они испытывали при этом какую-то неловкость, но убедился в предельной справедливости и даже беспощадности их оценок. Они уважали друг друга, если не сказать больше, но больше я говорить не буду, потому что они не терпят сентиментальности. Если кто-то и отмечал в ком-то недостаток, то по сумме восьми характеристик этот недостаток либо смягчался, либо даже переходил в достоинство. "Упрям как осел", - сказал категорически один. "Упрям и упорен", - сказал другой. "Усидчив", - сказал третий. "Настойчив", - сказал четвертый. "Напорист", - сказал пятый. "Потянет любую работу", - сказал шестой. "С железным характером, - сказал седьмой. И последний закончил: "Ему можно доверить все!" Гамма красок, спектр оттенков..."37
Это кусочек из документальной повести "Взятие сто четвертого", посвященной физикам Дубны. Метод, условно называемый мной "шахматным турниром", хорош, когда собираешь материал о микроколлективах: заводской бригаде, экипаже самолета, соавторах открытия. театральной труппе, учебном классе и т. д. Короткие характеристики, взаимно розданные членами коллектива, дают мне, во-первых, те самые предварительные сведения о людях, с которыми впоследствии я веду разговоры, и, во-вторых, сами по себе довольно часто используются в очерке при описании отношений внутри коллектива.
Но к краткой характеристике, так сказать, "назывной", я прибегаю только в "шахматных турнирах". Во всех прочих случаях добиваюсь расшифровки. Положим, мой Лебедев, характеризуя другого студента, сказал: "Он очень независимый, для него не существует авторитетов". - "Докажите!" - немедленно предложил я. "А как доказать?" - "Очень просто: начните свою характеристику со слова "однажды". Ведь если я напишу в очерке "независимый", читатель мне не поверит!" Лебедев, помню, задумался. "Ну, хорошо. Однажды он опоздал на лекцию и вошел в зал, когда триста человек уже писали, а лектор вещал. И тогда он, громко топая подкованными ботинками, прошествовал на свое место. Годится?"
Слово "однажды" воспринимается мной как ключ к кладовой, где лежат прекрасные жизненные детали, лучшие доказательства любых характеристик.
Не могу исключить из техники разговора и вопрос-"провокацию" - по типу "украденной" работниками чешского телевидения вагонетки с людьми. Готовясь к вопросу. беру лист бумаги, незаметно от собеседника пишу несколько слов, затем переворачиваю написанное текстом вниз и говорю, не моргнув глазом: "Скажите, это правда, что вы скряга?" Нет предела возмущению собеседника: "Я скряга?! Да кто вам сказал такую глупость! Зайдите ко мне домой, посмотрите, как я живу: у меня один костюм, а у детей - по три! Транзистор? - Есть! Жене и дочери по батнику? - Мне не жалко! В театр? - Только в партер! Зарплата? В серванте, который не запирается! В заначке, вы не поверите, оставляю пятерку! На работе скидываемся - никогда не считаю. Это, наверное, Сарычев вам сказал, так я с ним из принципиальных соображений в компанию не вхожу: он форменный алкоголик! Но чтоб я хоть раз кому на подарок или в долг не дал... Вот Сарычеву - не дам!.."