Поворот темы. Начну с примера. В 1928 г. А. Д. Аграновский отправился по заданию редакции "Известий" в Сибирь. Там на его глазах неожиданно развалилась одна из первых коммун. Дело происходило в период, предшествующий всеобщей коллективизации, когда рождение каждой новой коммуны было великой победой и вся печать, все средства агитации были направлены на поддержку и пропаганду коллективных хозяйств. И вдруг - развал коммуны! О чем писать? Как писать? Какая "вырисовывается" тема на основании известного факта? Такие вопросы, предполагаю, стояли перед журналистом. Не пожалеем времени, чтобы прочитать несколько абзацев из материала, вскоре опубликованного в "Известиях" под названием "80 и 5000"23:
"В дверь раздался оглушительный стук, и в хату ввалилось человек десять:
- Что такое?!
Хозяин вскочил на ноги, зажег светильник, и вот мы сидим, взволнованные неожиданным событием, и, перебивая друг друга, горячо обсуждаем случившееся несчастье.
Да, несчастье. Минут пятнадцать назад выселок Алексеевский остался... без женщин. Уложив в дроги детей и кое-какой скарб, они, как по команде, разъехались во все концы необъятной сибирской степи: кто в Волчиху, кто в Романово, а кто в соседний округ, - и некому уже сегодня доить коров, кормить свиней и стряпать завтрак..."
Далее журналист пишет о том, как проходило организационное собрание, на котором был принят устав коммуны, как восемьдесят рук поднялись к потолку и закрепили навечно за коммуной имя "Пролетариат". И вдруг: "Бабы не ходят в коммуну. Они тоже голосуют, но... кнутами по лошадиным задам. Ах, бабы, черт возьми!" Мужики в полной растерянности, они толкуют и так и эдак, пока не встает секретарь коммуны Амос Ефимович и не говорит:
" - Ни, хлопцы, не тую воду дуете...
И он произносит на своем смешанном украинско-русском диалекте целую речь.
- Жизнь не стоит на точци замерзания...
Он горячо и страстно упрекает коммунаров в том, что "наши жены жили за нашими спинами", что они иногда ничего не видели хорошего, что, думая о коммуне "годами и годами", коммунары не подготавливали к этой думке жен, не просвещали их , не учили...
- Эх, хлопцы, - говорит он, - мы в два месяца побороли Колчака, а вы не удужите женок своих за десять рокив. Сором!"
И вот к какому повороту темы приходит журналист, размышляя над фактом:
"Что весит больше на социальных весах: коммуна на 80 дворов или эти слова: "Спасибо вам, Антон Митрофанович, за ваше сердечное благодарность, но не беспокойтесь, сами прокормим детей. А если нет, тебе заставим..."
Негодовать ли, что в Каменском округе стало на одну коммуну меньше, или радоваться. наоборот, что в глухой Сибири появились новые женщины, которые поняли, наконец, что они тоже люди, что они тоже имеют право распоряжаться своим хозяйством, жизнью и судьбой?..
Неловко ставить так грубо вопрос, но что делать, когда проблема эта, несмотря на одиннадцать лет существования Советской власти, остается по сей день проблемой актуальной".
Потом журналист вспоминает другую коммуну - не на 80 дворов, а на 5000, где не только не было массового бегства женщин, но едва ли хотя бы одной из них пришло в голову оставить мужа. Но женщина в этом селении не имела права сидеть с мужем за одним столом, не выходила на базар, не смела разговаривать с посторонним мужчиной. Мудрено ли, что мужья записывали жен в коммуну, не только не спросив их согласия, но и не объяснив и не рассказав даже, куда их записывают.
"И вот в свете сибирского случая, - спрашивает журналист, - можно ли сделать вывод, что полурабское правовое положение этих женщин положительный фактор социалистического строительства. ибо женщины не удирают, а бегство сибирских женщин из коммуны "Пролетариат" - отрицательный фактор социалистического строительства, поскольку коммуна стала под угрозой развала?
Не является ли бегство сибирских крестьянок явлением, пусть болезненным, но положительным, поскольку оно отражает их проснувшееся гражданское самосознание... Крестьянка, которая доросла до той степени сознательности, когда она может в любой момент порвать с мужем, курятником и коровой, - это ли не тот элемент деревни, в котором больше всего нуждается сейчас наша коммуна?"
Вот, собственно, и весь пример. Свежая, острая для своего времени и глубокая мысль автора обеспечила неожиданный поворот теме, что в свою очередь не могло не привлечь внимание общественности к событиям. происшедшим в далекой сибирской коммуне.
Да, никакой факт, даже кричащий. сенсационный, не может "повлиять на умы", если он не осмыслен автором, не снабжен размышлениями, доводами, резонами, не обеспечен темой. имеющей свой поворот. Сенсация сама по себе чаще всего рождает кривотолки, оставляет читателя в недоумении, не организует его отношения к событию, факту, а в итоге формирует не то общественное мнение, на которое рассчитывал журналист.
Не помню в своей практике случая, когда бы взялся за перо, соблазнившись "потрясающим" фактом, не попытавшись прежде трансформировать замысел в тему. Нет темы - и такое бывало, и я отказывался от факта без сожаления. Потому что просто нечего было сказать читателю. Сенсация в журналистике - это гром литавров в оркестре, звучащем вне всякой связи с мелодией и содержанием.
"До" или "после"? Но представьте себе на минуту, что факт развала коммуны и причина - бабы бросили мужиков и отказались вступать в "Пролетарий" - стали известны автору еще в Москве, до отъезда в командировку. И больше он ничего бы не знал. Мог ли "поворот темы" родиться у журналиста еще до поездки в Сибирь? Могла ли явиться мысль встать на защиту женщин, их права выбирать себе судьбу? Могла ли возникнуть идея признать бегство женщин из коммуны положительным фактором социалистического строительства, хотя и влекущим за собой гибель коммуны, а рабское повиновение мужу и обстоятельствам - фактором отрицательным, хотя и сохраняющим коллективное хозяйство?