(Замечу попутно, что «самоваяние» – не очень-то удачное слово, я, кажется, зря его применил.)
«Взятие 104-го»: «И родилась у них великолепная идея…»
«Студент»: «За Лебедевым закроется дверь вуза, но перед ним откроются ворота в мир».
«Поляновы»: «На этом я поставил бы точку, если бы не вопрос, на который мне необходимо ответить: как я познакомился с моими героями? Прямо скажу случайно, но разве это меняет положение? Среднеарифметических данных, позволяющих найти „соответствующую семью“, нет и быть не может. Однако, делая свой выбор, я исходил из того, что даже случайно избранная мною семья Поляновых содержит характерные черты, присущие многим семьям, и дает повод для серьезных размышлений».
Наконец,
«Обелиск»: «Как вы думаете, они там, в земле, чувствуют, что мы их сейчас вспоминаем? Мне кажется, я бы чувствовал. И это не мистика. Это то, во что мы, живые, просто обязаны верить. Пока мы живы. Иначе – какой был смысл?»
Далеко не уверен, что все эти концовки вполне удачны. Кроме того, их просто трудно воспринимать отдельно от всего материала. Однако они дают возможность предположить, что конец повествования не одна нота, а смысловой аккорд, нужный, быть может, для того, чтобы отзвук произведения, когда читатель уже отложил газету или книгу, еще звучал в нем, догонял его разум, будил чувства.
Интересно, а как заканчивает свои произведения классик отечественной журналистики М. Кольцов? Беру с книжной полки его томик:
«Летом в Америке хорошо»: "…американский покойник, знаменитый Франклин, не вице-президент, и даже не президент, говорил:
– Для того, чтобы мне быть послом, нужно, по закону, обладать имуществом не менее тридцати долларов. У меня осел ценою в тридцать долларов. Вот я и стал послом. Но осел умирает. И я не могу быть больше послом. Кто же из нас посол: я или мой осел?"
«Стачка в тумане»: «Нам кажется, что история плетется черепашьим шагом. А ведь она несется все быстрее, еле успевая забирать воду на остановках. Избалованные пассажиры!»
«Молчи, грусть, молчи!»: " – Брось, Ваня, эту неаполитанскую муру! Ведь ты же комсомолец. Давай лучше что-нибудь веселенькое, российское.
И мы тихонько под рокот машины начали российское:
– Аванти, пополо, де ля рикоса – бандьера росса, бандьера росса!"
Да, несомненно, аккорд, содержащий в себе главную, основную мысль повествования, которую очень важно не просто донести до читателя, но и оставить с ним на какое-то время. Если графически изобразить смысловую и эмоциональную потенцию произведения, взлет ее происходит, по-видимому, не только в момент сюжетной кульминации, но и в самом конце, когда все сюжетные впадины и пики пройдены, но еще нужно добиться кульминации читательского восприятия.
Не знаю, в какой мере эти рассуждения будут полезны читателю, но лично я искренне жалею, что прежде никогда не думал о концовках, наивно полагаясь на интуицию. (Кстати, заканчивая раздел, посвященный последнему абзацу, я попытался взять аккорд, на этот раз рассчитывая на кульминацию читательского восприятия не интуитивно, а совершенно сознательно.)
ПОД ЗАНАВЕС
И вот мы, кажется, на финишной прямой. Прежде чем разорвать ленточку, окинем мысленным взором пройденную дистанцию.
Мы говорили о мастерстве журналиста, предварительно заострив внимание на том, что мастерство – категория надстроечная, а базой является наше мировоззрение, наша гражданская позиция, наша социальная активность, наша партийность. Каждой строчкой, опубликованной в газете, журналист выражает мнение и мысли народа, его волю. При этом суждения газетчика, его взгляды и предложения вливаются в русло политических решений и дел, общих для всей страны. Мы работаем для людей и во имя людей, помогая им своими очерками и статьями формировать политическое сознание. Стало быть, сугубо профессиональный разговор о мастерстве журналиста возможен лишь при условии, если в основе его лежит четкость и кристальная ясность наших идейных позиций, общественная значимость каждого факта, использованного в наших произведениях.
Мы заметили, что «поют» в журналистике только способные люди, имеющие к ней призвание. Однако если исходить из утверждения А. М. Горького, что "талант развивается из чувства любви к делу, возможно даже, что талант – в сущности его – и есть только любовь к делу, к процессу работы",[65] следует признать, что достаточно любить газетное дело, чтобы стать журналистом.
Конечно, я не затронул и половины того, что составляет суть журналистской работы. Потому что, преодолев сопротивление первого абзаца, написав материал и поставив последнюю точку, мы еще не имеем права останавливаться, а продолжаем работать до тех пор, пока не доведем материал до газетной полосы, пока не получим читательские отклики и не сделаем обзор писем, пока не вызовем реакцию официальных лиц, пока не добьемся принятия мер.
У газетчика много забот, которые, мне кажется, лучше классифицировать не по признаку «приятные», «малоприятные» и "совсем неприятны", а по признаку: «необходимые» и «ненужные». Вот краткий и далеко не полный перечень внутригазетных мероприятий, участие в которых, я бы сказал, обязательно для сотрудника "Комсомольской правды": «летучка», планерка, «топтушка» (короткое, проводимое на ногах совещание по текущему номеру), час письма, производственное совещание, творческие «самовары», "круглые столы", теоретические «жернова», читательские конференции, совещания по перспективному планированию номеров и т. д. Если к этому добавить заказ авторских материалов, редактирование их, участие в различного рода плановых и спонтанных заседаниях, организованных секретариатом, дежурства в качестве "свежей головы" и по отделам, разработку газетных акций и прочее, окончательно станет ясно: дел у журналистов много, причем помимо их основной обязанности – писать. И это, кажется мне, естественно: отказавшись от перечисленных дел, мы как бы обрываем пуповину, связывающую нас с газетой, и очень скоро снижаем свой творческий тонус.
Газета – сложное и, я бы сказал, очень странное образование. С одной стороны, обыкновенное учреждение, с твердым распорядком дня, со штатным расписанием, с начальниками и подчиненными, с субординацией в отношениях, с дисциплиной труда и графиком выпуска продукции. С другой стороны, газета ничего общего не имеет с «конторой» ни по духу своему, ни по сути человеческих отношений в коллективе, ни по стилю работы, ни по сумме обязанностей каждого.
На газетной полосе могут соседствовать материалы, написанные рядовым литсотрудником и членом редколлегии, однако оцениваются они по одному критерию. То ли нормирован рабочий день у журналиста, то ли не нормирован затрудняются сказать даже сотрудники отдела кадров. Во всех редакциях чуть ли не самой актуальной является проблема: как привязать сотрудника к редакционному столу, обеспечив ему при этом максимальную беспривязность? Всеобщая забота о создании и сохранении творческой атмосферы в коллективе вот что объединяет людей. Ответственность за публикуемое слово так велика, а взаимная подстраховка столь необходима, что между журналистами совершенно исключены казенные отношения, как правило, безраздельно господствует дух взаимного доверия, стало быть, уважения, симпатии, доброго товарищества.
Этот дух, угодно нам или не угодно, должен сочетаться и уживаться с претензиями каждого журналиста на звание «личность». Творческим людям иногда свойственны честолюбие, мнительность, самомнение, повышенная возбудимость, болезненное самолюбие – качества, которые в одних условиях могут обернуться на пользу общему делу, а в других – и во вред. Учитывая эти обстоятельства, необходимо, я полагаю, особенно бережно относиться друг к другу, проявлять взаимное терпение, подбирать слова и оценки исходя из индивидуальных черт характера, щадить самолюбие, сглаживать, а не раздувать конфликты, но при этом не терять принципиальности, объективности и человечности.