Алан Дин Фостер
Ради любви к не-матери
1
– Какой тощий никуда не годный малыш, – подумала матушка Мастиф. Она теснее прижала к себе мешок с резным деревом, убедившись, что он надежно защищен от дождя полой ее плаща. Мелкий дождь, характерный для дралларской осени, не смачивал водоотталкивающий материал.
Инопланетянам очень трудно определить различие во временах года на планете. Летом дождь теплый; осенью и зимой холоднее. Весной он сменяется постоянным липкий туманом. Солнце так редко прорывается сквозь вечные тучи, что когда это происходит, власти склонны объявить день праздничным.
То, мимо чего проходила матушка Мастиф, нельзя назвать настоящим рынком рабов. Этот архаичный термин использовали только циники. На самом деле это место, где упорядочиваются договоры по найму рабочей силы.
Драллар – самый большой город на планете Мот, единственный подлинный метрополис, и не очень богатый. Низкие налоги привлекли сюда немало инопланетных фирм и торговых компаний с гораздо более благоустроенных, но менее гостеприимных планет. Недостатки планеты компенсировались отсутствием таких раздражающий помех в делах, как ограничения и налоги. В результате некоторые процветали, но общий доход городской администрации не увеличивался.
Среди множества сфер, которые не в состоянии сами себя обеспечить, находится и забота о бедных. В случаях полной нищеты, когда человек одинок, считалось разумным позволить богатым гражданам избавить правительство от заботы о нем. Это сокращает расходы на помощь бедным, чиновники довольны, о самих бедных заботятся гораздо лучше – так во всяком случае утверждает администрация – чем безличная и вечно испытывающая недостаток средств городская служба.
Объединенная Церковь, духовная основа Содружества, не очень приветствовала такую одностороннюю экономическую политику. Но Содружество предпочитает не вмешиваться в дела местной администрации, и дралларские чиновники торопились заверить изредка посещающих планету падре или советников, что за благополучием "усыновленных" тщательно следят.
И вот матушка Мастиф стояла, опираясь на свой посох, прижимая мешок с резными поделками, и смотрела на распределительную платформу, переводя дыхание.
Один из зевак толкнул ее. Сердито взглянул на нее, когда она ударила его по ноге посохом, но отодвинулся, не решившись спорить с ней.
На платформе в Круге Компенсации неподвижно стоял худой серьезный мальчик восьми или девяти лет. Его рыжие волосы намокли от дождя и резко контрастировали со смуглой кожей. Широко раскрытые невинные глаза, такие большие, что, казалось, загибаются за края лица, смотрели на промокшую толпу. Руки он держал за спиной. Только глаза двигались, взгляд его, как насекомое, перелетал с одного поднятого лица на другое. Большинство возможных покупателей оставалось совершенно равнодушно к его присутствию.
Справа от мальчика стояла высокая стройная женщина, представитель правительства; она руководила продажей; это называлось распределение ответственности. На большом плакате сообщались данные о мальчике; матушка Мастиф посмотрела на плакат.
Рост и вес соответствуют, по ее мнению. Цвет волос, глаз и кожи она и сама видит. Родственники, кровные и другие, – прочерк. Личная история – опять прочерк. Дитя случая или несчастья, подумала она, подобно многим другим находящимся на попечении правительства. Да, по его виду, ему, несомненно, будет лучше у какого-нибудь богатого человека, чем в детском учреждении. По крайней мере сможет поесть.
Но что-то в нем есть, что-то отличает его от бесконечной процессии сирот, год за годом проходящей по этой мокрой от дождя платформе. Матушка Мастиф ощущала что-то скрывающееся за этими большими печальными глазами – зрелость, не соответствующую возрасту, пристальность взгляда, какой не ожидаешь от ребенка в его положении. Этот взгляд продолжал изучать собравшихся, перемещаться с лица на лицо. И в мальчике больше чувствуется охотник, чем преследуемый.
Дождь продолжал идти. Внимание большинства присутствующих было устремлено к краю платформы, где стояла привлекательная девушка шестнадцати лет – следующая в очереди на покупку. Матушка Мастиф презрительно фыркнула. Что бы ни говорили правительственные чиновники, на умах у этих толкающихся, пускающих слюни в переднем ряду что-то другое, а не невинная альтруистическая забота о будущем девушки. О, нет!
Постоянно изменяющаяся группа потенциальных благодетелей образовала остров, вокруг которого билось остальное население рынка. Сам рынок представляет собой обширное кольцо киосков, магазинчиков, ресторанов, погребков вокруг центра города. Он достаточно современен, чтобы функционировать и привлекать любопытных к его загадкам.
Для матушки Мастиф в нем нет никаких загадок. Рынок Драллара – ее родной дом. Девяносто лет провела она здесь в бесконечном потоке людей и чужаков, иногда ее затягивало под поверхность, иногда она поднималась над нею, но ей никогда не угрожала серьезно опасность утонуть.
Теперь у нее есть магазин, маленький, но собственный. Она торгует предметами искусства, украшениями, подержанными вещами, электроникой и зарабатывает достаточно, чтобы держаться подальше от таких мест, как платформа, на которой сейчас стоит мальчик. Она поставила себя на его место и вздрогнула. За девяностолетнюю женщину мало что заплатят.
На воротнике ее плаща плохо наложенная заплата, и дождь начал просачиваться сквозь расширяющуюся дыру. Мешок с товаром, который она прижимает к поясу, не становится легче. Матушке Мастиф предстояли еще некоторые дела, и она хотела до наступления темноты вернуться домой. Когда сядет солнце Мота и сумрачный день Драллара смениться темнотой ночи, из трущоб выйдут гораздо менее вежливые обитатели рынка. Только беззаботные и нахалы бродят тогда по рынку, а матушка Мастиф ни то и ни другое.
Глаза мальчика, перемещавшиеся по лицам собравшихся, дошли до нее – и остановились. Матушка Мастиф ощутила странное беспокойство. Рука ее двинулась к животу. Слишком много жирного за завтраком, подумала она.
Взгляд мальчика уже переместился.
Когда ей исполнилось восемьдесят пять, пришлось думать о диете. Но она однажды сказала подруге:
– Я скорее умру от несварения, но с полным желудком, чем со вкусом этих таблеток и концентратов во рту.
– Здесь! – вдруг услышала она свой собственный голос, не понимая, что она делает и почему. – С этой стороны!
Она пробилась сквозь толпу, расталкивая зрителей посохом, растрепала высокую шляпу из перьев у слишком полной матроны, вызвав ее негодующие замечания. И пробралась на открытое место непосредственно перед платформой. Мальчик не обратил на нее внимания; он продолжал разглядывать собравшуюся толпу.
– Пожалуйста, леди и джентльмены, – обратилась чиновница с платформы, – кто их вас даст дом этому здоровому честному мальчику? Правительство обращается к вам с просьбой, цивилизация требует этого от вас. Сегодня вы имеете возможность совершить доброе дело ради вашего короля и ради этого несчастного ребенка.
– Я бы показал королю доброе дело, – послышался голос из толпы, – в самое уязвимое место.
Чиновница бросила на насмешника сердитый взгляд, но промолчала.
– Какова минимальная сумма? – Неужели это мой голос, удивленно подумала матушка Мастиф.
– Всего лишь пятьдесят кредитов, мадам, удовлетворят департамент обязательств, и мальчик ваш. Чтобы заботиться о нем и воспитывать. – Она немного поколебалась и добавила: – Если вы считаете, что справитесь с таким живым ребенком.
– Я в свое время со многими справлялась, – коротко ответила матушка Мастиф. Забавлявшаяся аудитория ответила одобрительными возгласами. Матушка Мастиф изучала мальчика, который теперь смотрел на нее. Неприятное ощущение в животе, возникшее, когда их взгляды впервые встретились, не повторялось. Жир, подумала она, придется уменьшить количество жира.
– Пусть будет пятьдесят кредитов, – сказала она.
– Шестьдесят. – Низкий голос, прозвучавший откуда-то из задних рядов толпы, неожиданно прервал ее мысли.