– Ты приехал издалека? – Юлиана дала слуге знак принести вино и увлекла сына к креслам у окна, где оставила шитье.
– Из королевского лагеря в Сайлхеме.
– А… – Она подождала, пока слуга не принесет кубки и пряные пироги с кабачками. – Выходит, ты на стороне короля?
– Да, мэм. – Роджер пригубил вино и съел кусок пирога.
Юлиана подозревала, что он голоден и сдерживается только из вежливости… в отличие от своего отца. «Самообладание», – подумала она. Сын унаследовал выдержку от нее… как и способность сохранять спокойствие среди бури. Она слышала о доблести, проявленной им осенью в битве при Форнхеме. Обри сказал, что победа была сокрушительной, несмотря на четырехкратное превосходство противника, и что Роджер нес в бой знамя святого Эдмунда и сражался как лев.
– Твой отец… – Она умолкла, пригубив вино.
Язвительность ни к чему это осталось в прошлом, и она никогда не стала бы срывать злость на сыне. Говорят, после поражения при Форнхеме Гуго откупился от юстициария и заплатил тысячу марок за перемирие. Сколько бы Гуго ни жаловался на гонения и обнищание под властью короля Генриха, он оставался одним из самых богатых людей королевства. Следуя своей природе, ее бывший муж использовал перемирие, чтобы сговориться с фламандцами. Прибыли новые наемники, на этот раз лучше обученные, и граф повел их на Норидж и разорил город. Как обычно, Гуго переоценил себя и недооценил короля. Каждый день она благодарила Бога за то, что их брак был аннулирован, хотя это означало потерю графского титула. Пускай Гундреда кичится пустой мишурой и страдает от зверских прихотей Гуго. Юлиана сожалела только о потере сына.
– …Вырыл себе могилу лопатой из алчности, а может, и мне, – мрачно произнес Роджер. – Ему велели покориться королю, и он должен покориться, поскольку мятеж подавлен и рядом с ним никого не осталось.
– Почему ты говоришь, что он вырыл могилу и тебе? – нахмурила брови Юлиана. – Ты доблестно служил королю в последний год и должен быть на хорошем счету.
– Условия капитуляции суровы. Вероломство отца свело на нет мою верную службу Генриху. Сожжение Нориджа было последней каплей. Король не оставит ему возможности для нового мятежа.
– И каковы же условия? – посмотрела она на сына поверх кубка, стараясь казаться невозмутимой и безмятежной.
– Он должен отправить всех наемников обратно во Фландрию и уплатить очередной штраф – не знаю, насколько большой, но точно не маленький.
Юлиана ждала, понимая, что это не все, потому что сказанное было вполне терпимо.
– Король намерен сровнять Фрамлингем с землей.
Брови Юлианы взметнулись к волнистому краю вимпла [7].
– Что?!
– Все укрепления должны быть разрушены, – с тоской посмотрел на нее Роджер. – Генрих уже нанимает плотников, поручил эту работу Эйлноту, своему старшему инженеру. Банджи тоже угрожает опасность, хотя Генрих еще не принял решение. Несомненно, разместит там свои войска. Он также собирается удерживать треть всех доходов графства; будет составлена опись движимого и недвижимого имущества. – Глаза Роджера приобрели цвет штормового моря. – С его точки зрения, это весьма великодушно. Он разрешил отцу сохранить за собой графский титул до конца его дней.
Юлиана прикусила губу. Несомненно, это плохая новость.
– До конца его дней? – повторила она.
Роджер кивнул:
– После чего король пересмотрит соглашение с его наследниками, а это значит, что он может лишить их графского титула и всех причитающихся доходов. Мачеха… – Его лицо исказилось. – Она стремится передать остатки наследства моему единокровному брату.
– Этому не бывать! – Юлиана была потрясена, она окаменела от возмущения. – Ты законный наследник Норфолка!
– Мои притязания законны, но это не помешает ей обратиться в суд. – Взгляд Роджера был безрадостным. – Предстоит сражение, не менее кровавое, чем испытание поединком. Гундреда попытается объявить ваш брак с отцом несостоявшимся, а меня – незаконнорожденным.
Глаза Юлианы вспыхнули.
– В таком случае на нее обрушится вся мощь де Веров. Как она посмела!
– Просто желает лучшего для своих сыновей… или, по крайней мере, лучшего из жалких остатков. – Роджер выпрямился. – Это моя битва, и я приложу все усилия, чтобы победить. Я не дурак. Обращусь за помощью, если потребуется.
– И обретешь ее. Я всегда сожалела… – Юлиана поджала губы.
Судя по тому, как старательно сын цедил вино, не глядя ей в глаза, с признаниями она опоздала. И мужчины, как правило, не умеют вести подобные беседы.
– Я тоже желаю для тебя лучшего, – поправилась она, – а не жалких остатков, не крох.
– Пока что мой отец жив, – резко произнес он, – и может прожить еще много лет. Говорят, он собирается удалиться ко двору Филиппа Эльзасского.
– По-твоему, это правда?
– Полагаю, – кивнул Роджер, – гордость не позволит ему оставаться в Англии.
– А твоя мачеха?
– Насколько я понял, она собирается поселиться в Банджи с младшим сыном, но старший может отправиться в изгнание вместе с отцом, чтобы доказать свою почтительность. – По ровному тону его голоса было понятно, как он относится к этой идее.
– А ты, сын мой? – спросила Юлиана. – Что ты назовешь своим домом?
– Если отец отправится в изгнание, я вернусь во Фрамлингем.
– Даже если его развалины порастут травой?
Роджер наконец посмотрел матери в глаза, и взгляд его был твердым, как обкатанная морем галька.
– На траве можно поставить шатер, – произнес он. – Травой можно кормить коня, на ней можно возвести новый дом. – Через мгновение он потянулся за вторым куском пирога.
Юлиана рассматривала его руки: крепкие пальцы, большой кривоват, как у нее. Ладони маленькие, но изящные и сильные. Новый шрам цвета смолевки [8]на левой руке, у основания трех пальцев. Кожа загорелая до отворотов котты и поросшая тонкими золотистыми волосками. Она вспомнила, как держала руки ребенка. Белые, мягкие, без отметин… порой перепачканные после детских игр в грязи; тонкие, едва заметные линии на ладошках не могли поведать никаких историй. Она отмывала эти руки водой из кувшина и дорогим кастильским мылом. Теперь это руки мужчины – покрытые шрамами, опытные. Мать больше не возьмет их в свои. Еще немного – и они сожмут кисть жены или за них ухватятся крошечные ручки младенца.
– Да, – ответила она. – Понимаю. Тому, кто не верит, что может начать сначала, некуда идти.
Роджер прибыл в замок Фрамлингем раньше инженера Эйлнота и его людей. Солнце стояло низко над горизонтом, оно так согрело землю, что от бревен частокола, который скоро будет снесен, веяло жаром. Роджер передал коней груму и велел слуге отнести тюк с вещами в зал, куда он также послал свою скромную свиту. Удержав при себе лишь Анкетиля, он взобрался на крепостную стену и подставил лицо заходящему солнцу.
Роджер говорил матери, что собирается возвести шатер, и, несомненно, был готов так поступить, просто чтобы объявить о своем праве на наследство, но в конце концов в сердце Генриха закралась жалость. Завтра замок начнут сносить, но Эйлноту и его людям велено не трогать каменный жилой дом и часовню, а также кухни, коровники и другие хозяйственные постройки. Разрушены будут стены, сторожевая башня и кордегардия, земляные и прочие укрепления – все, что делает Фрамлингем крепостью. Но, по крайней мере, ему будет где жить.
Его отец покинул королевский лагерь сразу после официальной капитуляции. Бесстрастно согласившись со всеми условиями, он отплыл во Фландрию со своими наемниками. И не бросил ни единого взгляда на старшего сына, как будто мог стереть его с лица земли, не замечая его присутствия в военном шатре короля. Роджер видел перед собой всего лишь старика, изнуренного, побежденного, почти обессиленного, но продолжающего цепляться за жизнь благодаря горечи и злобе.