- Наверное, это к лучшему. Ты хотел бы об этом вспоминать? – резковато сказал дядя Мурад. – Сразу тебе скажу, Айлин просила меня дать тебе шанс и помочь тебе начать жизнь заново, под новым именем и в другой стране, и ради нее я согласился. По сути, я тебя не знаю и не могу судить, как ты жил раньше. Я в твои годы тоже был не пай-мальчиком. Всё зависит от тебя. Будешь жить с людьми в мире, никто тебе и слова не скажет. Нет – придется отвечать за свои поступки, ты уже давно не подросток.
Больше о прошлом не было сказано ни слова. В пути мы молчали. Сначала заехали в магазин, и я помог тете донести сумки до машины и аккуратно сложить вещи так, чтобы они занимали поменьше места. Потом под какую-то радиопередачу добрались до дома за городом.
Кузина Симона встретила меня менее благосклонно, чем ее родители. Оглядев меня сверху вниз презрительным взглядом, сказала:
- Так вот ты какой, наш английский родственник. На всякий случай, тут тебе не Лондон и вытаскивать тебя за уши из неприятностей никто не будет. И на то, что я буду тебя развлекать, не рассчитывай, у меня сессия на носу.
Девушка была очень похожа на мать, но темные волосы были по-мальчишески коротко пострижены, и вела себя она более воинственно, чем спокойная и немного медлительная Фатима.
- Не беспокойся, - сказал я. – Постараюсь не слишком тебе надоедать.
- Симона, Махмуд прошел через такое, чему не позавидуешь, и чего бы он ни натворил раньше, к нему нужно быть терпимее, - мягко заметила тетя. – Я не требую от тебя проникнуться к нему родственными чувствами, но хотя бы не напоминай ему о прошлом.
Мне было неловко. За обедом я еле-еле поел – кусок не лез в горло. Я рад был, когда смог закрыться в отведенной мне гостевой спальне.
Несколько дней я осваивался на новом месте, опасаясь лишний раз выйти из своего убежища или дать родственникам знать о своих потребностях. Когда меня звали в столовую, я шел. Предлагал тете Фатиме помочь ей по дому, но она соглашалась не всегда, опасаясь, что я еще недостаточно поправился после аварии. С Симоной я старался поменьше пересекаться, впрочем, и она большую часть времени проводила за учебниками и ноутбуком.
Такой «худой мир» немного переменился, когда девушка, вернувшись с прогулки, села в гостиной с телефоном и, разговаривая с подругой, жаловалась ей:
- Ненавижу этот курс литературы! Ну скажи, Элен, какой смысл мне разбираться, что хотел сказать своими стихами какой-то давно умерший бездельник? Я на психотерапевта учусь, а не на преподавателя литературы, и курс вообще по выбору, просто чтобы часы и баллы добрать. Но месье Жубер от всех требует таких полетов мысли, будто мы филологи…
Я как раз сидел в кресле в углу, рисуя букет цветов, стоящий в вазе на столе, и по привычке старался казаться как можно более незаметным. Но, когда Симона договорила, не удержался и спросил:
- Что тебе по литературе задали? Если хочешь, давай попробуем вместе разобраться.
Она недоверчиво хмыкнула:
- Кажется, ты не слишком в учебе усердствовал. Откуда тебя вышвырнули, из Кембриджа?
- Не-а, всего лишь из школы бизнеса Хенли (1). А теперь про бизнес и политику я и вовсе могу забыть, я вообще-то дееспособен, но с такой биографией и после амнезии приличные люди меня в свой круг не примут, - я постарался, чтобы это звучало шутливым тоном. – Но в клинике и потом дома я много читал. Понравилось.
Девушка скривилась.
- Ну-ну. Ладно, сейчас найду, что Жубер задал прочесть до экзамена. Может, хоть какую идею мне подскажешь, у меня после математических задач голова совсем не варит.
Она взяла электронную книгу, начиная листать. Сев на диване рядом с ней, я с любопытством заглянул ей через плечо. Некоторые названия были мне знакомы…
- Вот, - Симона открыла файл.
Я глянул на первые строки и дальше прочел стихи наизусть. О Жанне-Мари (2) мне читал Заганос – по памяти, когда мы прогуливались по саду наедине. Помню, тогда он говорил мне: «я запишу их тебе, если хочешь, но лучше выучи и порви листок,… люди снаружи не любят, когда мы такое читаем». Восстания, борьба – все эти темы были запретны для нас. И, конечно, об этих воспоминаниях я не расскажу никому.
Но я мог сказать Симоне, что «давно умерший бездельник» писал о мечте, которая не умирает даже тогда, когда человек угнетен, как несчастные фабричные работницы или прачки прошлых времен… о стремлении вырваться на волю…
- А в этом что-то есть, - впервые она взглянула на меня с уважением. – Знаешь, ты прикольно читаешь стихи, почти как актер. Сам не пишешь?
- Нет.
Я боялся писать стихи. Это уж точно меня выдало бы. Если рисованию можно «научиться», дар либо есть, либо его нет. Может, по меркам «внешнего мира» я бездарен, но лучше не испытывать судьбу.
Где сейчас Заганос, жив ли он – я не знал, заставлял себя не думать об этом, но любая мелочь могла напомнить мне о нем.
Даже вот эти строки… в моем сознании звучал голос, произносящий:
«И все же иногда, о Руки,
Вы, на которых сохранен
Губ наших трепет в час разлуки, -
Вы слышите кандальный звон».
Губ наших трепет в час разлуки – последние слова, что мы сказали друг другу – мы никогда, никогда больше не увидимся.
Не помню, о чем еще мы говорили с Симоной в тот день, кажется, о чем-то незначительном. По крайней мере, теперь она хоть какой-то момент не смотрела на меня, как на врага.
Комментарий к Глава 46. Махмуд Т.
1 – школа бизнеса Хенли – престижный ВУЗ в Великобритании
2 – Артюр Рембо, «Руки Жанны-Мари»
========== Глава 47. Кэти Ш. ==========
Весна запомнилась мне как одна сплошная черная полоса. Томми дали направления на работу в клиники в Уэльсе, где были несколько особенно сложных доноров. Шарлотта Ф. и Сидни Х. получили извещение, им предстояло оставить работу в начале августа. Из нашего класса оставались в живых уже единицы…
Когда у меня выдавался свободный вечер, я, бывало, листала календарь Патриции. Вспоминала опекунов, одноклассников, парней и девчонок из младших классов, и то, как солнечными летними днями мы сидели на траве и слушали музыку.
Я снова смотрела в прошлое. Эта привычка была сильнее меня.
В клиниках ходили разговоры о реформах. Врачи и медсестры спорили о том, что принесут перемены в секторе частных и семейных врачей. Многие сомневались: каковы бы ни были недостатки прежнего положения дел, традиция существовала веками. Другие же говорили – чем больше обследований проведено раньше и на первом уровне обслуживания, тем больше вероятность, что болезнь обнаружится на раннем сроке, когда ее можно вылечить быстрее. Самые закоренелые циники только плечами пожимали: «Думаете, все, кто прошиваются, больны? Это просто бизнес и мода! Люди гонятся за вечной юностью».
Но все сходились во мнении, что перемен уже не избежать.
Британия – единственная страна, где в системе частных врачей традиции живут столетиями, и единственная страна с системой донорства. Рано или поздно это могло бы создать проблемы.
Впрочем, когда еще перемены коснутся таких, как мы…
Как-то раз в клинике в Бирмингеме я встретила Оливию К. из Сондерз-траст. Она была года на два младше меня, но время от времени мы пересекались и неплохо общались. В тот раз я сразу заметила ее издалека: на ней было новое синее платье, она начала отращивать волосы и заколола их красивыми фиолетовыми заколками.
- Ливи! – воскликнула я, приблизившись. – Прекрасно выглядишь. Тебе идет это платье.
Она улыбнулась.
- Да, теперь у меня больше времени на себя. Всего двое подопечных осталось. Я получила извещение. К осени я уже не буду помощником.
- Ты отлично справлялась, - смутившись, сказала я. Эта радость была мне непонятна.
- Да, мной были довольны. Но я уже не против всё оставить, - спокойно призналась Оливия. – Я уже устала от этой работы. Последние годы выдались более-менее спокойными, а ведь до того… Ривердейл, Второй Королевский, клиника Святой Терезы, короче, все самые трудные точки. Если бы я еще хоть раз туда поехала, я бы сошла с ума!