И ради этого я пошел на такой риск?!
Кто бы только знал, чего мне стоило спасать тех доноров, которые еще воспитывались в интернатах… да, преимущества новой технологии признали все, это было революционное решение, которое с восторгом встречал «средний класс» - да только выращивание и воспитание клонов было уже оплачено их оригиналами. И эти немалые деньги следовало компенсировать, причем бюджет министерства позволял только мизерный процент возмещения. Я тайно, через посредников, вкладывал личные средства в игру на бирже, хотя это значило ту же зависимость от Райтхена и его готовности меня поддерживать, сводить с нужными людьми и подсказывать, какие вложения дадут значительные суммы. Пару раз я воспользовался средствами, которые входили в долю жены – страшно представить, что было бы, если бы Изабелла захотела со мной развестись и получить свою часть состояния до того, как я получу деньги от сделок. А если бы она заболела, и деньги понадобились на лечение? Да семья Хантер меня бы съела, не разбираясь, почему я «съехал с катушек». Слава небу, обошлось. Но все эти финансовые игры, переводы денег на подставные счета, легализации и компенсации выжимали из меня все соки. Мой оригинал умел плавать в мутной воде биржевых игр ради своей личной выгоды, а я в этом от него отличаюсь. Другое воспитание! И что, я так ломал себя, чтобы люди настолько бездарно распоряжались собой?!
Но начинался второй год, и я узнал, что парни и девушки из «элитных» интернатов понемногу стали устраивать свою жизнь. Кое-кто не решился далеко отходить от знакомого пути, оставаясь в клиниках в качестве младшего или среднего медицинского персонала или продолжая образование. Бывших помощников, кстати, на учебу и работу в медицине принимали охотно, учитывая их дисциплинированность и то, что они были не брезгливы и иллюзий о профессии не питали. Они уже знали, что такое ночные смены и капризные пациенты, и понимали, насколько отличается спасение жизни в кино и в реальности.
А через какое-то время первые «ласточки» начали работать там, где мечтали еще в Коттеджах. По отчетам из Лиги Помощи, они становились продавцами, водителями, администраторами на ресепшене в маленьких фирмах. Выходит, те, кто в первый год реформы занялись проблемой адаптации доноров, трудились не зря.
Дженнифер Синклер так заряжала всех энтузиазмом, что теперь никто из «обычных» людей и не догадывался, кем она была когда-то. Она выступала даже на педагогических конференциях по работе с подростками. Сэм Оуэн, прежде Сэм О. из Сондерз-траст, тоже работал над проблемами детей-клонов, женился, - кстати, на женщине не из «наших», вдове с маленьким сыном. Роза Бланш – ее я помнил как Розу Б. из Хейлшема – параллельно с работой училась и собиралась писать научный труд.
Я по-прежнему думал обо всех них, как о «наших», хотя формально стал частью другого круга и, если пересекался с кем-то из Лиги по работе, играл роль, делая вид, что познакомился с ними не так давно.
*
Кэтрин Бриджуотер организовывала благотворительную выставку – аукцион картин. Средства от продаж были предназначены на помощь подросткам, нуждающимся в медицинской или психологической помощи. Билеты прислали всем представителям столичной прессы, бизнеса, научной и политической элиты. Естественно, мы с Изабеллой тоже оказались в числе приглашенных.
За всё время, что я прожил с «женой», я так и не заявил о своих супружеских правах. Пусть я обращался с ней как джентльмен, вряд ли душевные раны, которые ей нанес настоящий Уэсли, так скоро заживут. Вряд ли она будет желать меня, «обновленного» и «изменившегося» мужа. А у меня и так хватает грехов на совести, я не могу ломать жизнь женщине, которая не виновата, что оказалась не в то время не в том месте.
Подозреваю, недавно у Изабеллы кто-то появился, и этот кто-то – из творческих людей. На мероприятия, связанные с искусством, она собирается особенно тщательно. Что же… пока ее роман не грозит скандалом, меня это не беспокоит. Может, когда-нибудь мы расстанемся тихо и мирно, но для этого нужен подходящий повод и час.
Выставка проходила в большой частной галерее. Я чинно шествовал рука об руку с Изабеллой, обменивался парой-тройкой фраз почти с каждым из приглашенных. Куда ни глянь, встретишь знакомого. Министр образования, репортеры из гламурных журналов… глава корпорации по производству медицинской аппаратуры, председатель благотворительного фонда… нужные люди, с каждым из которых следует что-нибудь обсудить.
Картины, правда, были так себе. На мой вкус, в Хейлшеме рисовали лучше.
Не по душе мне все эти попытки выдать желание выделиться за «глубокое видение мира» - различные абстракции, инсталляции и рисунки материалами, совершенно для этого не предназначенными. Я чаще останавливался у работ, в которых чувствовалась натура автора, его собственное восприятие богатства реальных цветов и форм.
Особенно мне приглянулось полотно с танцующей балериной. Манера была в чем-то похожа на произведения импрессионистов, девушка казалась окутанной туманом.
Другая картина называлась «Ключи от рая». Замок в фентезийном стиле, ажурная изгородь, с узором, похожим на ключи, густые заросли кустарников и цветов.
Один из моих коллег обещал познакомить меня с художником. Было бы интересно.
И вдруг я увидел пейзаж, до боли знакомый – то самое озеро в Хайнолт Форест Кантри и поваленное дерево. В густой траве спиной к зрителю сидел человек, опустив плечи и склонив голову, будто под гнетом вины и раскаяния.
- Правда, интересная работа? – спросил меня отец Уильям, священник в одной из церквей в предместье, известный своей благотворительностью. – Автор, кстати, тоже здесь присутствует. Махмуд Тугрил, наследник тех самых Бали. Помните, дело об автокатастрофе в Бэконсфилде?
- Припоминаю что-то в этом роде, - я пожал плечами.
Отец Уильям продолжил:
- Парня вытащили только чудом. Говорят, он чуть не умер. И была какая-то очень сложная история, то ли авто было неисправно, то ли семья просто подкупила свидетелей, чтобы наследника признали невиновным. Вот почему он взял девичью фамилию матери и долгое время жил во Франции. Но знаете, мистер Уэсли, Махмуд Тугрил очень изменился после этой истории. С тех пор его больше не видели в ночных клубах и сомнительных компаниях, он взялся за ум, занялся искусством. Я слышал, у него была амнезия, но, судя по картинам, что-то из прошлого он помнит, совесть его мучит.
- Да уж, поучительная история раскаявшегося грешника, - согласился я.
Махмуд.
Я уже потерял надежду просто увидеть его.
На фуршете гости переходили от стойки к стойке. Изабелла стояла с бокалом шампанского в руке и беседовала с тем самым итальянцем, автором «Ключей от рая». Я продолжал слушать истории отца Уильяма о том, как горе меняет людей.
И тут у одной из колонн я увидел Махмуда. Заметив меня, он изменился в лице. Мы смотрели друг на друга так, будто больше никого в целом мире не существовало.
- А кстати, вот и мистер Тугрил. Я вас познакомлю, - сказал священник. И, когда мы приблизились, обратился к Махмуду: - Мистер Тугрил, позвольте представить вам министра Уэсли. Господин министр заинтересовался вашими картинами.
- В-в самом деле? – на бледных щеках вспыхнул яркий румянец.
- Мне очень понравился пейзаж с Хайнолт Форест Кантри. Я летом время от времени там бываю.
Светский тон, ничего не значащие фразы… и это в то время, когда мне хотелось обнять его, моего единственного, и сказать, что теперь я никогда, никогда больше никому не позволю разлучить нас!
Не помню, о чем мы тогда говорили… кажется, мы вместе прошли к одной из стоек и взяли по бокалу лимонада, а потом я предложил выйти на крыльцо покурить.
- Я не курю, мистер Уэсли, но выйду вместе с вами, неохота прерывать такой интересный разговор, - сказал Махмуд, опустив взгляд.
На улице не было никого, но об осторожности я не забывал. У стен тоже могут быть уши. А на таком мероприятии полно ушлых личностей с камерами, которым может стать интересно, почему министр здравоохранения о чем-то шепчется с начинающим – хоть и весьма перспективным – художником.