Дополнительное расследование показало, что Радьярд был четыре года назад приобретен П. Дж. Эдамсом и вскоре снова продан в Аскоте. Транзистор был куплен Эдамсом три года назад в Донкастере, три месяца спустя продан на распродаже в Нью-маркете.
Следствие, проведенное относительно тридцати пятифунтовых банкнот с последовательными номерами, выяснило, что они были выданы бирмингемским отделением «Барклейз Банка» некоему Льюису Гринфилду. Он отвечает вашему описанию человека, с которым вы имели дело в Слоу. Материала для возбуждения дела против Гринфилда и Т.Н. Тарлтона достаточно, но оно будет отсрочено до выполнения вами основной задачи.
Ваше сообщение о Биммо Богноре принято к сведению, но приобретение информации о лошадях, согласно закону, не является наказуемым деянием. О судебном преследовании пока что речи быть не может, но несколько тренеров были частным образом предупреждены о существовании системы шпионажа».
Я порвал письмо и выбросил его в корзину, снова сел на мотоцикл и погнал его в Кэттерик по дороге A1 [6]. Наслаждаясь скоростью, я с удовольствием обнаружил, что машина легка в управлении и из нее в самом деле можно выжать сто миль в час. В эту субботу в Кэттерике хамберовский старший конюх кинулся ко мне, как доверчивая рыба к наживке. Инскип прислал на соревнования двух лошадей, с одной из них приехал Пэдди, и я видел, как перед вторым заездом он серьезно толковал о чем-то с конюхом Хамбера на трибуне. Я испугался было, что Пэдди снизойдет до того, чтобы сказать обо мне что-нибудь хорошее, но мой волнения были напрасными. Он сам успокоил меня.
– Дурак ты, – сказал он, оглядев меня с нечесаной головы до нечищеных ботинок. – Теперь получай, что заслужил. Этот тип работает у Хамбера, он спросил меня, за что тебя вышибли от Инскипа, и я выложил ему всю правду, а не ерунду насчет того, что ты увивался за графской дочерью.
– Какую это правду? – удивленно спросил я. Его рот презрительно скривился.
– Ты же знаешь, люди болтают. Зачем держать язык на привязи, если есть что рассказать, правда? Или ты наделся, что Гритс не выложит мне, что в Челтенхеме ты надрался и облил помоями Инскипа? А в Бристоле ты говорил, что не прочь показать, в каком стойле какая лошадь стоит – об этом я тоже узнал. И с этим мерзавцем Соупи вы были два сапога пара. А потом мы все поставили на Спаркинг Плага, а он и метра не пробежал… Готов биться об заклад, это твоих рук дело. Вот я и сказал человеку Хамбера, что дурак он будет, если тебя возьмет. Ты паршивая овца, Дэн, и я думаю, тебе ни в одной конюшне не место, так я ему и сказал.
– Спасибо.
– Ездишь ты хорошо, – с отвращением произнес Пэдди, – этого у тебя не отнимешь. А толку-то? Тебя теперь не наймет ни одна приличная конюшня – это все равно что положить гнилое яблоко в ящик с хорошими.
– Это ты тоже сказал человеку Хамбера?
– Я сказал, что ни одна приличная конюшня тебя не возьмет, – кивнул он. – И поделом тебе. – Он повернулся ко мне спиной и зашагал прочь.
Я вздохнул и сказал себе, что должен быть счастлив, раз Пэдди считает меня таким негодяем.
Старший конюх Хамбера заговорил со мной в паддоке во время перерыва между двумя последними заездами.
– Эй, ты, – сказал он, схватив меня за руку, – я слышал, тебе нужна работа.
– Верно.
– Я мог бы подыскать тебе кое-что. Деньги хорошие – лучше, чем в других местах.
– У кого? – спросил я. – И сколько?
– Шестнадцать фунтов в неделю.
– Звучит неплохо, – признал я. – Где?
– Там, где я сам работаю. У мистера Хамбера, в Дареме.
– У Хамбера… – кисло повторил я.
– Тебе нужна работа, так? Конечно, если у тебя столько денег, что ты можешь и не работать, другое дело!
Он презрительным взглядом оценил мою непрезентабельную наружность.
– Работа мне нужна, – пробормотал я.
– Тогда в чем дело?
– Он может меня не взять, – с горечью проговорил я. – Как многие другие.
– Возьмет, если я замолвлю за тебя словечко – нам как раз сейчас нужен конюх. В следующую среду здесь опять будут скачки. Я поговорю с ним до этого, и если все будет в порядке, в среду мистер Хамбер сам скажет тебе, берет он тебя или нет.
– А почему не спросить его прямо сейчас? – сказал я.
– Нет. Жди до среды.
– Ладно, – неохотно согласился я. – Делать нечего.
Я мог прочитать его мысли: он был уверен, что к среде я еще оголодаю и буду готов на любую работу, а поэтому меня будут меньше пугать слухи о плохих условиях в его конюшне.
Все двести фунтов своего выигрыша и половину полученного у Инскипа жалованья я потратил на итальянское путешествие (и не жалел ни об одном пенни), а после уплаты за мотоцикл и грязные гостиницы от двухсот фунтов Октобера тоже почти ничего не осталось. Он больше не предлагал мне денег на расходы, а просить я не собирался. Но я рассудил, что остаток денег Инскипа я могу потратить по своему усмотрению, и они пошли на трехдневную поездку на мотоцикле в Эдинбург, где я бродил по улицам, любовался городом и ощутил себя необычным туристом в Шотландии.
Во вторник вечером, в разгар празднования наступающего Нового года, я бросил вызов метрдотелю ресторана «Л'Аперитиф», который, к его чести, держал себя с безукоризненной вежливостью, но прежде чем отвести меня к маленькому столику в углу, вполне резонно проверил, хватит ли у меня денег, чтобы расплатиться по счету. Не обращая внимания на шокированные взгляды лучше одетых посетителей, я не спеша ел великолепный сытный ужин, состоявший из омара, фаршированной утки, лимонного суфле, бри и бутылки «Шато Ловилль Леказ» 1948 года. Едва ли у Хамбера мне предложат что-нибудь подобное.
Распрощавшись таким экстравагантным образом со свободой, в первый день нового года я вернулся в Кэттерик и в наилучшем расположении духа нанялся в наихудшую конюшню в стране.
Глава 9
Слухи не отдавали должного Хедли Хамберу. Условия, в которых жили его конюхи, были столь нечеловеческими и столь методично разработанными, что не прошло и дня, как мне стало ясно – единственной их целью было не давать никому повода здесь задерживаться. Я выяснил, что только старший конюх и старший разъездной конюх, жившие в Поссете, проработали в конюшне больше трех месяцев, а средний срок, за который простой конюх успевал прийти к мысли, что шестнадцать фунтов в неделю не такие уж большие деньги, составлял от восьми до десяти недель.
Это означало, что никто из работников, за исключением двух старших конюхов, не знал, что произошло с Суперменом прошлым летом, поскольку никого из них здесь в то время еще не было. Осторожность подсказывала, что эти двое как раз и задержались в конюшне, потому что им известно, что в ней происходит, и что если я спрошу у них о Супермене, меня быстренько отправят вслед за Томми Стейплтоном.
Я слышал о запущенности и убожестве жилых помещений в некоторых конюшнях, но я знал также, что бывают конюхи, не заслуживающие ничего лучшего – те, которые разламывают и сжигают в печке стулья, чтобы не идти на двор за углем, или складывают грязную посуду в унитаз и спускают воду, чтобы помыть ее. Но даже если предположить, что у Хамбера работали самые подонки общества, то и тогда он обращался с ними по-свински.
В качестве спальни использовался сеновал над конюшней, где был слышен каждый удар копыта, каждое звяканье цепи, а сквозь трещины дощатого пола виднелись стойла. Снизу в эти трещины дощатого пола поднимался запах грязной соломы и ледяной сквозняк. Потолком служили непосредственно стропила и черепица крыши, а входом – лестница, приставленная к дыре в полу. В единственном окошке разбитое стекло было заклеено оберточной бумагой, не пропускавшей свет, зато пропускавшей холод.
Семь кроватей, составлявшие единственную обстановку сеновала, представляли собой каркасы из металлических трубок, на которые была туго натянута парусина. На каждой кровати полагалась одна подушка и два серых одеяла, но мне удалось заполучить их только ценой борьбы, поскольку они были захвачены соседями немедленно по отъезде моего предшественника. Ни наволочки, ни простынь, ни матрасов не было. Все ложились спать в одежде, чтобы было теплей, а на третий день моего пребывания здесь пошел снег.