Шли дни, заполненные нудной тяжелой работой, и я начал сомневаться в том, что соображал, что делаю, когда ввязался в этот маскарад. Выражение моего лица, речь и жесты постоянно принимали участие в спектакле, изображая тупую грубость. Я работал спустя рукава. Но мало-помалу притворство становилось все легче. Может быть, если достаточно долго притворяться опустившимся мерзавцем, в конце концов им и станешь? А если непрерывно наступать на свое человеческое достоинство, то в один прекрасный день перестанешь замечать его отсутствие? Я надеялся, что подобные вопросы останутся для меня чисто академическими, и считал, что могу не слишком беспокоиться за себя, пока сохраняю способность иронически относиться к своему положению.
Моя уверенность, что через три месяца пребывания в конюшне работнику всячески дают понять, что ему лучше уволиться, полностью подтвердилась историей с Джефом Смитом.
Хамбер никогда не выезжал верхом со своими лошадьми – он приезжал на тренировку в автомобиле и возвращался в конюшню, когда там еще никого не было, чтобы проверить, выполнены ли все его приказания.
Однажды утром, вернувшись в конюшню со второй группой лошадей, мы увидели посреди двора Хамбера, излучавшего свое обычное неудовольствие.
– Ты, Смит, и ты, Роук, заведите лошадей в стойла и идите сюда.
Мы повиновались.
– Роук.
– Сэр.
– Ясли всех твоих четырех лошадей в омерзительном состоянии. Вычисти их.
– Слушаюсь, сэр.
– А чтобы в будущем ты был внимательнее, всю следующую неделю будешь вставать в полшестого.
– Сэр.
Я вздохнул про себя, хотя для меня это было самое терпимое из применяемых им мелких наказаний, поскольку мне было не так уж трудно рано встать. Это означало, что я буду час с лишним просто стоять посреди двора, ничего не делая, и мне будет темно, холодно и скучно. По-моему, он и сам спал мало. Окно его спальни выходило во двор, и он всегда знал, если кто-то не появлялся на улице до без двадцати шесть с фонариком в руках в доказательство своего присутствия.
– Теперь с тобой. – Он расчетливо посмотрел на Джефа. – Пол в седьмом номере покрыт коркой грязи. До обеда ты уберешь солому и отдраишь пол с дезинфицирующей жидкостью.
– Но, сэр, – неосторожно запротестовал. Джеф, – если я не успею к обеду, мне ничего не оставят.
– Об этом надо было думать раньше. И вовремя выполнять свои обязанности. Я плачу в полтора раза больше других тренеров и требую отдачи. Ты сделаешь так, как я сказал.
– Но, сэр, – взмолился Джеф, зная, что если он пропустит обед, его замучит голод, – нельзя ли сделать это после обеда?
Хамбер небрежно перехватил свою трость и, держа ее за нижний конец, размахнулся и изо всей силы ударил Джефа тяжелой ручкой по бедру. Джеф вскрикнул и стал тереть ногу.
– До обеда, – повторил Хамбер и удалился, опираясь на трость.
Джеф лишился своей доли водянистой полусырой тушеной баранины и, запыхавшись, прибежал в тот момент, когда последняя ложка пудинга из хлеба с жиром исчезала в бездонной пасти Чарли.
– Сукины дети! – завопил он. – Все вы чертовы сукины дети! Он терпел еще целую неделю. Ему пришлось вынести еще шесть ударов по разным частям тела, еще трижды пропустить обед, дважды завтрак и один раз ужин. Задолго до развязки он уже был в слезах, но не желал уходить.
Через пять дней Касс пришел в кухню во время завтрака и сказал Джефу:
– Боюсь, босс на тебя взъелся. Теперь тебе не удастся ему угодить. Лучшее, что ты можешь сделать – я говорю это только для твоей пользы, – это найти работу в другом месте. У босса иногда бывают такие заскоки, когда кто-нибудь из конюхов его раздражает, и тогда его не переубедить. Ты можешь вкалывать до посинения, все равно ему будет все не так. Тебе ведь не хочется, чтобы он все время колотил тебя? Я только хочу сказать – это все цветочки, и если ты останешься, то очень скоро убедишься, что я прав.
Но несмотря на это, прошло еще два дня, прежде чем Джеф нехотя собрал свой армейский рюкзак и убрался из конюшни подобру-поздорову.
Чахлый мальчишка явился на следующее утро ему на смену, но он продержался всего три дня, поскольку Джимми уже успел стянуть его одеяла, а у него не хватило сил отбить их обратно Он жалобно простонал две морозные ночи напролет и ушел, не дожидаясь третьей.
Утром следующего дня, перед завтраком, и сам Джимми получил удар палкой. Он опоздал к завтраку и с проклятиями выхватил кусок хлеба из рук Джерри.
– Где мой хренов завтрак? Разумеется, мы его съели.
– Ладно, – сказал он, оглядев нас, – можете заодно заняться и моими лошадьми, чтоб они провалились! А я сматываюсь. На хрена мне тут торчать – хуже, чем срок тянуть. Уж я-то не буду сидеть и ждать, чтобы меня взгрели еще раз, можете не сомневаться.
Реджи сказал:
– Почему ты не пожалуешься?
– Кому?
– Ну… в полицию.
– Ты спятил? – Джимми был изумлен. – Ну ты и козел! Значит, я пойду в полицейский участок и скажу, что хочу пожаловаться на своего хозяина – он, дескать, ударил меня тростью? Для начала они здорово повеселятся. Похохочут до упаду. А что потом? Допустим, они заявятся сюда и спросят у Касса, не обращаются ли здесь с кем-нибудь плохо. А Кассу совсем не хочется расставаться с тепленьким местечком. И он скажет – нет, ничего такого я не видал. Мистер Хамбер такой милый добрый джентльмен, у него золотое сердце, а чего можно ждать от бывшего уголовника, кроме вранья? Не смеши меня. Я сматываюсь, и если у вас еще не все мозги отсохли, вы здесь тоже не задержитесь.
Никто, однако, не последовал его совету. От Чарли я узнал, что Джимми пробыл здесь на три недели дольше него, то есть одиннадцать недель.
Когда Джимми с вызывающим видом удалился, я всерьез задумался о своих перспективах. Одиннадцать недель, самое большее двенадцать, и Хамбер начнет пускать в ход палку. Я здесь уже три недели, значит, у меня есть еще максимум девять, чтобы выяснить, какой же все-таки допинг он применяет. Я, конечно, мог бы попробовать продержаться столько же, сколько Джеф, но если я не раскрою метод Хамбера до того, как он примется меня выживать, едва ли у меня будет шанс достичь успеха, когда он приступит к делу.
Уже три недели, подумал я, а мне не удалось узнать ничего, кроме того, что я хочу как можно скорее выбраться отсюда.
Места Джефа и Джимми заняли два новых конюха – высокий парень по имени Ленни, который побывал в борстале [7] и гордился этим, и Сесил, хронический алкоголик лет тридцати пяти.
По его словам, его вышибли уже из половины английских конюшен, так как он не мог расстаться с бутылкой. Не знаю, где ему удавалось добывать спиртное и как он его прятал, но каждый день к четырем часам он бывал на три четверти пьян, а каждую ночь храпел в мертвецком оцепенении.
Жизнь, если ее можно так назвать, тем временем продолжалась. У каждого из работников, похоже, была веская причина стремиться заработать побольше. Ленни должен был выплачивать деньги, украденные им у другого хозяина, у Чарли где-то была жена, которой он платил алименты, Сесил пил, Реджи копил деньги, а жалованье Джерри Хамбер отсылал прямо его родителям. Джерри гордился тем, что помогает им.
Я дал понять Джаду Уилсону и Кассу, что мне до зарезу нужны эти шестнадцать фунтов в неделю, потому что я задолжал за купленный в рассрочку мотоцикл. К тому же это давало мне отличный повод отлучаться в субботу днем на почту в Поссет.
Общественного транспорта, который соединял бы конюшню с Поссетом, большим поселком в полутора милях от нас, попросту не существовало. Касс и Джад Уилсон, хотя и имели машины, никогда никого не подвозили. Таким образом, мой мотоцикл был единственным доступным средством передвижения, но я, к постоянному неудовольствию конюхов, отказывался использовать его для вечерних поездок по заснеженной дороге в пивную. Поэтому мы практически никогда не бывали в Поссете, если не считать двух свободных часов в субботу днем и воскресных вечеров, когда менее длинный и тяжелый рабочий день оставлял людям силы отправиться в пивную пешком.
7
Борстал – исправительное заведение для молодых преступников (от 16 до 21 года). Первое такое учреждение было открыто в Борстале, пригороде Рочестера, графство Кент, в 1902 году.