Выбрать главу

На вершине холма Эдамс небрежно махнул рукой. Внизу, в углу поля Хамбер поднес руку ко рту… Я находился слишком далеко, чтобы разглядеть, был ли у него в руке свисток, но слишком близко, чтобы рискнуть вытащить бинокль. И хотя, как я ни напрягался, расслышать мне тоже ничего не удалось, звук, без сомнения, раздался: Кандерстег поднял голову, навострил уши и взглянул на Хамбера.

Из шланга в руке Уилсона внезапно вырвалось пламя. Оно было направлено позади лошади, но все равно страшно напугало еe. Она встала на дыбы, прижав уши к голове. Хамбер сделал движение рукой, и барьер, видимо, удерживаемый пружиной, отскочил на место, освободив проход и давая возможность Кандерстегу выбежать на дорожку. Подгонять его не пришлось.

В панике он понесся вокруг поля, его заносило на поворотах и швыряло к внутренней деревянной ограде. Когда его копыта прогрохотали мимо меня, нас разделяло не более десяти футов. Уилсон открыл второй барьер, и они с Хамбером укрылись за воротами. Кандерстег сделал два полных круга, прежде чем его вытянутая шея расслабилась и приняла более нормальное положение относительно тела, а взбрыкивающие задние ноги перешли на более естественный галоп.

Хамбер и Уилсон стояли, наблюдая за ним, с холма спустился Эдамс и тоже подошел к воротам.

Они подождали, пока лошадь остановится сама, что произошло только после трех с половиной кругов. Затем Джад Уилсон снова перегородил дорожку одной из калиток и, держа в одной руке палку, а в другой охотничий хлыст, пошел вдоль дорожки, загоняя Кандерстега в угол. Тот был весь покрыт потом и двигался нервной рысцой, опасливо озираясь и стараясь ускользнуть от человека. Размахивая палкой и хлыстом, Джад Уилсон медленно продвигался вперед. Кандерстег прошел мимо меня, с шелестом раздвигая копытами короткую траву, но я уже не смотрел на него. Зарывшись лицом в корни живой изгороди, я изо всех сил старался не шевелиться. Секунды казались часами. Шуршание штанины о штанину, слабый звук человеческих шагов по траве, пощелкивание хлыста… Я ожидал, что вот-вот раздастся яростный крик тревоги, но Уилсон меня не заметил.

Мышцы, готовые вынести меня из канавы к спрятанному мотоциклу, постепенно расслабились. Я открыл глаза, увидел прямо перед носом гнилые листья и с трудом смочил рот слюной. Потом осторожно, дюйм за дюймом, поднял голову и взглянул на поле.

Лошадь достигла барьера, и Уилсон закреплял вторую калитку у нее за спиной, чтобы она снова оказалась в маленьком загончике. Там они и оставили ее на полчаса, а сами ушли в сарай, где я не мог их видеть. Оставалось ждать, когда они вернутся.

Утро было ясное и тихое, но немного холодноватое для лежания в канавах, особенно в мокрых. Однако любые согревающие упражнения, кроме шевеления пальцами ног, могли оказаться опаснее воспаления легких, поэтому я лежал не двигаясь и подбадривал себя мыслью, что одет я с головы до ног в черное, голова моя прикрыта шапкой черных волос, а кругом меня все покрыто черно-коричневыми гнилыми листьями. Как раз из-за этой защитной окраски я и предпочел канаву небольшой впадине на склоне холма, и теперь был рад этому, поскольку Эдамс, без сомнения, обнаружил бы со своего наблюдательного пункта темную фигуру на бледно-зеленом холме.

Я не заметил, как Джад Уилсон вышел из сарая, но услышал скрип ворот – и вот он уже в загончике поглаживает Кандерстега, как будто хочет успокоить его. Но разве можно любить лошадей и пугать их огнеметом? А Джад, судя по всему, намеревался повторить всю процедуру. Он отошел от лошади, поднял шланг огнемета и стал регулировать наконечник.

Через некоторое время из сарая появился Эдамс и направился вверх по холму, а затем к Джаду присоединился Хамбер.

Им пришлось довольно долго ждать сигнала Эдамса, потому что по пустынной дороге проехали три автомобиля. Наконец Эдамс лениво поднял и опустил руку. Рука Хамбера немедленно приблизилась ко рту.

Кандерстег уже знал, что это означает. Он поднялся на дыбы и в страхе попятился, пока его не остановило пламя за спиной. На этот раз огненная струя была сильнее, дольше и ближе, и Кандерстег рванулся прочь, охваченный еще большим ужасом. Он обежал вокруг всего поля, потом второй раз – как шарик в рулетке, где ставки слишком велики. Слава Богу, теперь он остановился далеко от меня, и Джад пошел к нему не по дорожке, а через середину поля. Я вздохнул с облегчением.

Хотя в самом начале я постарался улечься как можно удобнее, тело уже начинало ныть от неподвижности, икру правой ноги свело судорогой, но я все же не решался шевелиться, пока все трое находились в поле моего зрения и, стало быть, тоже могли меня увидеть.

Когда они вновь заперли Кандерстега в загончике и удалились в направлении сарая, я очень осторожно и тихо, насколько это позволяли сухие листья, пошевелил руками и ногами. Мне удалось избавиться от судороги, но теперь в ногу как будто вонзились тысячи иголок. Черт, подумал я, не может же это продолжаться бесконечно!

Они, впрочем, явно готовились к третьему заходу. Огнемет все еще лежал возле изгороди.

Солнце к тому времени уже стояло высоко в небе. Я взглянул на рукав кожаной куртки. Слишком блестит! Вокруг меня не было ничего, что отражало бы свет так же хорошо, как черная кожа. Насколько велика вероятность того, что Уилсон снова пройдет в нескольких футах от меня и не заметит за изгородью подозрительного поблескивания?

Эдамс и Хамбер вышли из сарая и прислонились к воротам, разглядывая Кандерстега, потом неторопливо закурили, продолжая беседовать. Им явно было некуда спешить – докурив и выбросив окурки, они еще минут десять стояли и разговаривали. Потом Эдамс сходил к машине и вернулся с бутылкой и стаканами. Уилсон присоединился к ним, и все трое лениво расположились на солнышке, с удовольствием потягивая что-то из стаканов.

Их сегодняшнее занятие, разумеется, было для них делом обычным. Они проделывали это по меньшей мере в двадцатый раз. Их последняя жертва неподвижно стояла в загоне – настороженная, напуганная, слишком измученная, чтобы есть.

Глядя на них, мне захотелось пить, но самым неприятным было не это. Сохранять неподвижность становилось все труднее и труднее, я испытывал боль во всем теле.

Наконец они закончили отдых. Эдамс убрал бутылку и стаканы и двинулся к холму, Хамбер проверил, быстро ли убирается запирающая барьер пружина, Джад отрегулировал наконечник огнемета. Хамбер свистнул.

Силуэт Кандерстега угрожающе четко обозначился на фоне стены огня. Уилсон качнулся в сторону, слепящая струя на мгновение расплющилась и скользнула по ногам лошади. Я чуть не закричал, как будто обожгло меня. На какой-то невыносимый момент показалось, что Кандерстег остолбенел от ужаса и не в состоянии сдвинуться с места. И тут же он с пронзительным ржаньем понесся по дорожке – прочь от огня, от боли, от проклятого свистка.

Он слишком быстро приблизился к повороту, врезался в живую изгородь, отлетел от нее, споткнулся и упал, судорожно поднялся и, выкатив глаза и оскалив зубы, ринулся дальше по кругу, еще и еще раз обегая все поле. Выбившись из сил, он резко затормозил футах в двадцати от меня и застыл как вкопанный. По его шее и ногам крупными каплями стекал пот, все тело конвульсивно вздрагивало.

Джад Уилсон, с палкой и хлыстом в руках, снова пошел по кругу. Я ткнулся лицом в корни, пытаясь успокоить себя соображением, что даже если он меня и заметит, между нами есть еще обтянутая проволокой ограда, и это даст мне некоторое преимущество во времени, когда я буду убегать. Но мотоцикл был спрятан в двух сотнях ярдов отсюда на пересеченной местности, от дороги его отделяло еще как минимум столько же, а серый «ягуар» Эдамса стоял сразу за фургоном. Успешное бегство представлялось более чем сомнительным.

От страха Кандерстег оцепенел и не мог двигаться. Я слышал, как Уилсон кричал на него и щелкал хлыстом, но прошло не меньше минуты, прежде чем мимо моей головы, спотыкаясь и останавливаясь, неуверенно протопали копыта.