— Да ведь он же уехал в Москву вслед за вами.
— А зачем отпустил?
— Взвился и неожиданно уехал. Даже со мной как следует не попрощался... А из Москвы сюда.
— Знаю, — вздохнул Киров. — Если бы я выехал на день раньше, очевидно, застал бы его в живых. Какого поэта потеряли... А знаешь почему?
— Наверное, окружала его тут всякая богема.
— Вот, вот! У меня была где-то газета... — Киров открыл ящик стола и достал «Красную газету». — Здесь есть статья Лавренева с хлестким названием «Казненный дегенератами». Послушай, как пишет: «...К этой славе немедленно потянулись со всех сторон грязные лапы стервятников и паразитов... Есенин был захвачен в прочную мертвую петлю. Никогда не бывший имажинистом, чуждый дегенеративным извертам, он был объявлен вождем школы, родившейся на пороге... кабака, и на его славе, как на спасительном, плоту, выплыли литературные шантажисты... Они не пощадили репутации Есенина и не пощадили и его жизни». Что скажешь?
— Верно пишет. Его погубили отбросы старого мира, богемные ошметки.
— Вот и мы сейчас ведем жестокую борьбу с людьми, которые недалеки от этих ошметков. Надо из лап зиновьевцев вырывать честных коммунистов, особенно рабочих. Заходи ко мне завтра утром, решим твои дела. Помни одно — никакого примиренчества. Никаких поблажек оппозиционерам. Надо разбить их в пух, чтобы впредь было неповадно заниматься расколом в партии.
На «Красном путиловце» около недели шли бурные цеховые партийные собрания. Подавляющее большинство рабочих-коммунистов высказалось за поддержку генеральной линии партии.
В Москву полетела телеграмма, заканчивающаяся такими словами:
«Мы посылаем наш горячий привет новому составу Центрального Комитета и обещаем ему полную поддержку».
Понеся жестокое поражение на «Красном путиловце», оппозиция уже не могла собрать сколько-нибудь значительные силы для активного сопротивления.
Десятого февраля 1926 года в Таврическом дворце открылась двадцать третья губернская Чрезвычайная партийная конференция.
Киров в этот день встал пораньше, тщательно вычистил шерстяную рубашку, начистил сапоги, сходил в парикмахерскую и даже успел просмотреть заранее написанные тезисы доклада.
Сегодня ему впервые предстояло выступать в знаменитом дворце, перед людьми, многие из которых в этих же стенах слушали Ильича.
Было от чего волноваться...
К тому же можно было ждать новых злобных выпадов со стороны оппозиционеров.
Однако по дружным аплодисментам, которыми встретили его делегаты, Киров понял, что опасаться нечего...
Так и случилось. И его доклад о решениях Четырнадцатого съезда и доклад председателя ВСНХ Дзержинского о состоянии и задачах хозяйственного строительства были встречены аплодисментами. Конференция заверила ЦК в полной поддержке...
Киров с волнением ждал выборов нового губкома. И когда объявили его фамилию, он почувствовал, как учащенно забилось сердце.
— Разрешите два слова! — послышался чей-то голос из зала, и, не дожидаясь ответа, на авансцену вышел смуглый худощавый человек с газетой в руках.
— Слово секретарю парторганизации «Красного путиловца» Ивану Газе, — объявил председатель.
— Товарищи, я хочу прочитать вам несколько слов из письма бакинских рабочих нам, ленинградским пролетариям. Вот эти слова: «Как нам ни трудно расставаться с товарищем Кировым, как нам ни дорог товарищ Киров, нас утешает одна мысль, что он будет в Ленинграде... Вы его скоро так же полюбите, как полюбили его бакинские рабочие. Вы, товарищи ленинградские коммунисты, в лице товарища Кирова приобрели стойкого, выдержанного старого большевика-ленинца».
Грянули аплодисменты. Иван Газа свернул газету и сел на свое место...
На другой день пленум нового состава Ленинградского губкома ВКП(б) призвал коммунистов к решительной борьбе с оппозицией.
Глава тридцать четвертая
Машина с людных улиц свернула на набережную Невы.
— Ты не перепутал, Сидор Михайлович, — спросил Киров шофера. — Мне же на «Красный путиловец».
— Здесь хоть и подальше, Сергей Миронович, а быстрей доедем. Меньше движения.
— Ну, тебе видней... — кивнул Киров и, глянув в окно, вдруг попросил: — Останови, Сидор Михайлович, кажется, лед идет. Я и не заметил, как пролетела зима.
Шофер остановил машину. Оба вышли, и, подойдя к парапету, залюбовались. Быстрая могучая река с глухим шумом и треском несла тяжелые льдины. Они наползали друг yа друга, вставали на дыбы, как белые медведи, ломались, рушились и быстро проплывали мимо.