— Долгонько тебя держали... Видно, запирался.
— Все начисто отметал. Даже совсем не отвечал на вопросы. Меня там один бородач научил.
— Такой рыжеватый?
— Да.
— Это наш. Человек железный. Стало быть, поздравляю с прибытием! Значит, узнал, как пахнет тюрьма? Это полезно... Есть где ночевать-то?
— У Кононовых устроился.
— Так... Сейчас я тороплюсь... А ты приходи обязательно завтра. Наперед скажу — я ждал тебя, Сережа. Очень нужен. Введем тебя в комитет, определим жалованье из партийной кассы. Будешь профессиональным революционером-агитатором. А так как здесь тебя слишком хорошо знает полиция, поедешь на станцию Тайга. Там дел невпроворот. Поедешь?
— А как же! Я сейчас на край света готов! Лишь бы скорей за дело!
— Ладно! Приходи завтра вечером, договоримся основательней.
Глава двенадцатая
Тайга... Одно это слово могло и сильного духом человека вывести из равновесия, испугать. Покинуть культурный университетский Томск и поселиться в «медвежьей берлоге», да еще нелегально, было нелегко для молодого человека, мечтавшего об учении. Сергей бывал в Тайге и знал, что это «дыра» похуже Уржума. Но поручение партии было для него свято.
Однако окончательный отъезд в Тайгу затянулся до глубокой осени. Оказалось много срочных дел в городе, и приходилось, как агитатору и пропагандисту, разъезжать по губернии и бывать в той же Тайге.
Летом его избрали членом Томского комитета РСДРП, и только в первых числах октября Костриков незаметно приехал в Тайгу.
Тайга была крупной узловой станцией. Там находилось большое депо, где было занято много рабочих и специалистов. Из небольшого таежного села она превратилась в поселок с населением в несколько тысяч человек.
Костриков, бывая наездами в Тайге, знал местных партийцев из депо и даже был дружен с некоторыми из них. Собираясь переселяться в Тайгу, он заранее известил о своем приезде слесаря Серебренникова, члена подпольной организации, у которого не раз останавливался раньше.
Серебренников был тихий семейный человек. Его трудно было отнести к «бунтовщикам». И внешне он не выделялся: среднего роста, мешковатый, со скуластым неприметным лицом.
Он встретил Кострикова с ночным поездом, незаметно провел через пути и так же незаметно вывел к рубленой избе, где жили Серебренниковы.
— Если кто спросит про жильца, — предупредил хозяин жену и тещу, — говорите, что ко мне погостить приехал двоюродный брат...
Вечером к Серебренникову под видом гостей пришли местные партийцы Сургонт, Томс, Реутов и представитель Томского комитета РСДРП Писарев — худой, болезненный человек, которого Костриков должен был сменить. Его отзывали в Томск для лечения.
Костриков знал, что тайгинские товарищи — люди надежные и смелые. Томс и Сургонт, как ему рассказывали, были политическими ссыльными из Прибалтики, но, отбыв срок, остались жить в Тайге, работали слесарями. Реутов, широколицый здоровяк, — свой, сибиряк. Пришел из деревни, работал сцепщиком, а потом устроился в депо.
Костриков заговорил доверительно, душевно:
— Вы, друзья, наверное, уже знаете, что в Москве объявлена всеобщая стачка. Остановились заводы и фабрики, прекращено движение на Николаевской, Казанской и на других железных дорогах. Партия призывает рабочий класс к вооруженному восстанию.
Томский комитет РСДРП ставит перед нами задачу присоединиться к всеобщей стачке и остановить движение поездов на восток.
— Правильно! Давно пора! — спокойно заметил Серебренников.
— Наши рабочие уже знают, что в Красноярске и Чите бастуют, — заметил Томс. — Они готовы!
— Тогда надо собирать сходку, выбирать стачечный комитет, — заключил Костриков. — Я думаю, мы с вами и составим ядро стачечного комитета.
— Согласны! — решительно поддержал Сургонт.
— Погодите, товарищи, еще не все, — поднял руку Костриков. — Допустим, что митинг пройдет хорошо. Примем мы решение начать стачку. А кто будет управлять стачкой? Ведь жандармы и полиция, хотя их здесь и немного, могут разогнать, даже арестовать, стачечный комитет. У них оружие.
— Н-да. Это верно, — со вздохом сказал Серебренников.
— И нам надо вооружаться, — резко сказал Писарев и тут же закашлялся.
— Надо, согласен с вами, — поддержал Костриков. — А оружие есть только у меня и Писарева. Да, ночью приедут два наших товарища из Томска: студенты Пальчевский и Жихович, у них есть наганы...
— Вот видите, уже четверо вооруженных, — улыбнулся Томс.
— У машиниста Сологуба есть револьвер, — сказал Серебренников. — У меня есть ружьишко.