— Сергей Миронович, вам, только вам хочу сообщить тревожную новость.
— Что такое? — насторожился Костриков. — Какую новость?
— Получена телеграмма из Петербурга. Четвертого апреля на Ленских золотых приисках расстреляна рабочая демонстрация. Убито и ранено больше пятисот человек.
— У вас телеграмма? — помрачнев, спросил Костриков.
— Да. Пойдемте в кабинет, там прочтете...
За столом все еще шли оживленные разговоры, слышались веселые возгласы. Кто-то захмелевшим голосом затянул «Дубинушку», но на него зашикали:
— Сам, сам приехал!..
— Значит, получено какое-то важное известие, — сказал сильно подвыпивший репортер Ильин. — Поеду домой, а то еще куда-нибудь пошлют.
Он вылез из-за стола и, покачиваясь, ушел. Стали расходиться и другие. Кто-то позвал половых из трактира, и они принялись убирать со стола.
Маруся вышла в приемную и, усевшись в свое кресло, стала дожидаться Сергея...
За окном уже было темно, когда Костриков вышел из кабинета издателя. Пиджак на нем был расстегнут, волосы всклокочены, глаза горели гневом. Он подошел к Марусе, взял ее за руку:
— Пойдем, Маруся. Извини, пожалуйста, что я так задержался.
— А что случилось, Сережа?
— Пойдем! Дорогой расскажу.
Ночь была звездная, и светила луна. С гор тянуло прохладой. Воздух был свеж и сладок. Город уже спал, только из городского сада долетал приглушенный гул Терека.
Сергей взял Марию под руку, пошли неторопливо. Ей хотелось присесть где-нибудь на скамеечку, под цветущими абрикосовыми деревьями и отрешиться от всех забот. Ведь так давно не видела друга. Но Сергей шагал озабоченный, встревоженный.
— Что же случилось, Сережа? — повторила свой вопрос Мария.
— Ужасная история, Маруся. Повторилась трагедия пятого года. Но теперь уже не в Петербурге, а в Сибири, на Ленских золотых приисках. Какой-то ротмистришка, кажется Трещенков, приказал солдатам стрелять в мирную рабочую демонстрацию. Убито двести семьдесят человек и двести пятьдесят ранено.
— Боже мой! Да что же это творится?! — прошептала Мария. — Неужели опять начнутся повальные обыски и аресты?
— Не знаю, что начнется, но об этом преступлении властей молчать нельзя. Назаров согласился выступить с протестующей статьей. Ее взялся написать я.
— Ой, Сережа, я боюсь. Ведь только вернулся из тюрьмы.
— Нельзя молчать. Это же варварство. Это же невиданная жестокость! Произвол! И этим надо воспользоваться, чтобы взбудоражить народ, разжечь ненависть к царизму, как в пятом году. Сейчас опять начнутся стачки протеста по всей стране, а может быть, и вспыхнет новая революция.
— Сережа, я очень прошу тебя, поберегись.
— Неужели, Маруся, ты хочешь, чтобы мы с тобой жили, как ужи? Помнишь у Горького: «Мне здесь прекрасно: тепло и сыро». Нет, милая, мы должны чувствовать себя соколами и не бояться борьбы. Завтра же я сажусь за статью и напишу ее так, как подобает революционеру. Весь гнев, всю свою ненависть к палачам я вложу в эту статью...
Статья писалась трудно: было мало обличительных материалов. Официальные газеты пытались притушить событие, писали искаженно, умалчивали о подробностях...
Как-то Кострикову пришлось быть дежурным по номеру вместо заболевшего товарища. Ночью в типографии он разговорился с верстальщиком Иваном Турыгиным. Укладывая свинцовые циферы на металлическом листе, Турыгин как бы между прочим спросил:
— Слышали, Сергей Миронович, о Ленском расстреле?
— Слышал. Возмущен! Собираюсь писать статью, но не знаю подробностей. Газеты врут и замалчивают.
— А разве вы не видели «Звезду»? В ней все расписано.
— Вам удалось достать «Звезду»? Говорят, ее конфискуют сразу же, как только она попадает на почту.
— А я купил на вокзале. Продавали свободно.
— И она у вас здесь, в типографии?
— Здесь, — Турыгин прошел к своему столику и вернулся с газетой.
— Вот, взгляните.
Костриков развернул газету, посмотрел.
— Большущее спасибо, Иван. Только уж разреши мне ее взять с собой. Эта газета поможет мне написать то, что нужно. Я ведь сам жил в тех таежных местах и на собственной шкуре испытал произвол сибирских властителей.
— Вас же в Томске, кажется, судили? — осторожно спросил Турыгин.
— Судили, и не раз... Но работал я... — Костриков особенно подчеркнул слово «работал», — и на станции Тайга, и в Новониколаевске, и в Иркутске. Одним словом, недалеко от тех мест, где свершилось это зверство.
— Понял... Берите газету домой. Только потом, как напишете статью, верните ее мне, пожалуйста. Еще не все товарищи прочитали.