Дорога стала подниматься на бугор, и вдруг перед глазами открылся поселок с манящими огоньками. Колонна остановилась.
На трехколесном мотоцикле, оснащенном пулеметом, вперед выехала разведка. Намерзшиеся красноармейцы, врачи и фельдшера нетерпеливо ждали зеленой ракеты.
Разведчики давно уже скрылись в поселке, а ракета все не взлетала и не взлетала...
Но вот послышался стрекот мотора, мелькнул свет фары. Это мчался мотоцикл...
Разведчики доложили, что белых в поселке нет, и колонна начала спускаться с бугра. Люди повеселели, надеясь, что они ночь проведут в тепле.
Из поселка, калмыцкого названия которого никто не мог запомнить, выехали чуть свет, подкрепившись горячим супом и кашей. Две походные кухни везли с собой. Было тихо, безветренно. Легкий морозец приятно бодрил. Где-то в конце колонны красноармейцы даже затянули песню.
К полудню потеплело и повалил снег. Вначале он был реденький, пушистый, а потом стал гуще и гуще: сыпал как из гигантского решета большими липкими хлопьями. В десяти шагах нельзя было разглядеть машину. Пришлось зажечь фары и растянуть колонну, чтобы грузовики не побили друг друга.
Так ехали часа полтора, несколько раз сбивались с дороги и искали ее ощупью.
Бутягин предлагал остановиться, устроить привал, переждать снегопад. А Киров, помня, что впереди должно быть большое селение, приказал ехать дальше.
Снег валил все гуще и гуще, и невозможно было предвидеть, когда кончится метель.
Вдруг передняя машина встала. Затормозили вторая и третья. Остановилась вся колонна.
Киров распахнул дверцу. Над приглушенным рокотом моторов слышался густой многоголосый рев, словно бросилась в атаку целая дивизия.
— Туши фары! — крикнул он подбегавшему Бутягину. — Занять оборону! — Команда пронеслась по колонне — огни погасли.
А рев все нарастал и нарастал. Однако стрельбы не было слышно.
— Что же это такое, ведь ни одного выстрела? — спросил Киров.
— Значит, свои, — улыбнулся Бутягин. — Я пойду навстречу.
— Возьми людей и ракетницу. Если враги — подашь сигнал.
— Понял! Хорошо!..
Взяв с собой взвод красноармейцев с ручными пулеметами, Бутягин пропал в снежной коловерти. А гул и рев огромной толпы все усиливался, катился громом.
И Киров понял, сердцем почувствовал, что это не яростный крик атакующих, а вопль отчаяния и надежды. Вопль голодной изнемогающей толпы, бывшей когда-то Одиннадцатой армией.
— Огня не открывать! — подал он команду через вестового. И подошедшему к нему Атарбекову сказал: — Распорядись, Георгий, чтобы затопили кухни и разожгли костры, надо людей отогревать.
— Может, выставить заслоны из пулеметчиков?
— Где? Ведь ничего же не видно. Побьют своих. Организуй еду и обогрев, это сейчас важнее всего.
Скоро колонну с обеих сторон обступили изголодавшиеся, изнуренные люди в шинелях. Некоторые были с винтовками за плечами, а большинство без оружия, с опухшими от голода лицами.
Подошел Бутягин с охраной.
— Что удалось выяснить? Преследуют ли их белые?
— Говорят, нет. Только казацкие разъезды рыщут по степи.
— Велик ли обоз?
— Никто не знает...
Прибежал запыхавшийся Атарбеков:
— Кухни разожгли, подогревают обед. Развели три костра.
— Мало. Разве нет больше дров?
— Дров — два фургона. Боюсь демаскировки.
— Говорят, белые не преследуют. Разводите десятки костров. Организуйте выдачу хлеба, консервов. Только чтобы был порядок — установите очереди. Горячую пищу — раненым и больным.
— Есть! — козырнул Атарбеков и побежал в конец колонны.
Скоро в степи, подальше от грузовиков, на утоптанном снегу запылали костры. К ним бежали, шли, ползли закоченевшие красноармейцы. В котелках растапливали снег, кипятили воду, грелись, подступая к самому огню.
Киров с Бутягиным и охраной пошли навстречу угрюмо катящемуся потоку.
Красноармейцы — завьюженные, заснеженные, тяжело переставляя ноги, шагали вразнобой, брели, как белые призраки.
Пропустив мимо несколько разрозненных, сбившихся в бесформенные кучи отрядов, оба вдруг увидели пятерых красноармейцев, всех в снегу, которые шли выстроившись в шеренгу, резко наклонившись вперед.
Всмотревшись, Киров сказал:
— Гляди! Они за веревки тянут сани.
Красноармейцы везли крестьянские розвальни, в которых кто-то лежал, укрытый тулупом, занесенный снегом.