— Нельзя, Ванюшка. Да я и не соглашусь ни за какие коврижки.
― И то дело! — одобрил старший брат и, скользнув взглядом по очередной табличке, прямо остолбенел у двери. — Митяй! — жалобно воззвал он, — неужели и от этого лечат?
— От чего, от этого? — не понял сначала Дмитрий.
— От стоматологии.
— Как это?
— Да ты что, не помнишь? На току работал Гришка-стоматолог. Не помнишь? Как же ты! Его за то прозвали, что он в один раз мог сто матов из себя выбросить. Неужто забыл?..
— Помню, помню.
— Ну и как же от этого лечат?
— Сначала в бокс заводят, ну, а потом, если не поможет, в милицию сдают.
— Хватит заливать-то, а то ученый больно. Ты толком объясни.
— Стоматологи — это зубные врачи. Уловил?
— Уловил.
Вот, наконец, и гардеробная. Дмитрий взял из пальто ключ, вручил его брату, объяснил как проехать, пожал Руку…
— А все-таки, Митяй, я одну ошибочку засек.
— Какую?
— В слове ординаторская. Надо: орденаторская. — И он торжествующе посмотрел на младшего брата.
Укол
У Гали с утра было приподнятое настроение. Не просто хорошее, а приподнятое. Так бывает, когда что-то должно случиться. Галя в приметы не верила: ну, например, когда нос зачешется или ладошка. Смешно сказать, но есть и такие, которые в кошек верят. Перейдет киса дорогу, а ты стой, жди, чтобы кто-нибудь первым пересек кошачий маршрут. В общем, глупости это! А вот в приподнятое настроение Галя верила: сегодня случится необычное и обязательно приятное. Хотя, с другой стороны, что может произойти необычного и приятного у медсестры, которая на целые сутки уходит дежурить в инфекционное отделение?
Но так лили иначе, утречком Галя с особой тщательностью сделала прическу, самую малость подсинила веки и только для фона чуть-чуть оттенила алые губы черным карандашиком, а на щеке посадила аккуратную мушку-завлекалочку. Если бы Нинка ее увидела, то она бы сказала: «Ты сегодня, Галка, извини за выражение, как богиня».
По дороге на работу у Гали никаких происшествий не произошло, если не считать того, что какой-то двухметровый верзила чуть не наступил своими ластами на ее миниатюрную ножку. Таких надо по одному на дрезине возить, а не в общественном транспорте. Дылда, несчастный!
И в отделении ничего сначала не произошло. Галя приняла дежурство, расписалась, где положено, посмотрела в тетрадочку, кому какие лекарства положены, кому уколы и… Подменная вдруг без всяких эмоций объявляет:
— Галя в третью палату артист поступил. Балакин его фамилия. Слыхала про такого?
У Гали сначала в глазах стало темно, а потом разноцветные фигуры заплясали. Вот оно, предчувствие!
— Балакин?! Евгений Балакин! Боже мой! Слыхала ли я про Балашиха? А ты слыхала про Шаляпина, Смоктуновского?.. Вот кто такой для нашего Верхнепужнинска Евгений Балакин!
— Если он такая ценность, — сказала подменная, — ты бы хоть спросила, что с ним?
— Что с ним? Что с Евгением Балакиным? — вскричала Галя.
— Пищевое отравление. Спит он сейчас. Ну я пошла. Счастливого тебе дежурства!
Евгений Балакин лежал в отдельной палате. Галя вен издергалась, пока, наконец, начался утренний обход и она могла совершенно законно присоединиться к дежурному врачу. Балакин и на больничной койке выглядел, извините за выражение, как бог, и Галя с трудом сдержала себя, чтобы не зааплодировать, как это всегда с ней бывало, когда на сцене появлялся верхненужнинский кумир.
— Как себя чувствуем, Евгений Васильевич? — ласково спросила врач, присаживаясь на табуретку у изголовья Балакина.
— Спасибо, отвратительно, — хмуро отозвалась знаменитость и на чем свет стала поносить артиста Кустовского, который накормил Балакина протухшей севрюгой. — Я ведь перед тем, как закусить ей, — брезгливо говорил Евгений Васильевич, — говорю ему: «Кустовский, воняет», а он меня успокаивает: мол, она вторую неделю воняет, а я, как видишь, жив-здоров. Вот и закусил.
— А как же Кустовский?
— Что ему сделается? Он может хоть декорациями закусывать, — не то позавидовал, не то осудил Балакин.
В этот момент взгляд Балакина почему-то задержался на лице Гали. Впрочем, ясно почему. В глазах Гали посверкивали слезы, рука, обхватившая лацканы халата, была так сильно сжата, что стала белее материи, да и во всей галиной позе было столько решимости, что гнусный отравитель Кустовский, обладай он хотя бы зачатками телепатических способностей, должен был в этот момент купить билет на ближайший рейс самолета.
— Это паша медицинская сестра, — откуда-то издалека услышала Галя голос врача. — Зовут ее Галина Александровна.
— Очень приятно, — некстати сказала Галя и едва не протянула ладошку.
— Можно, я буду звать вас Галей? — совсем как на сцене попросил Балакин и лизнул медсестру глазами.
— Можно.
— Я думаю, через недельку мы вас поднимем, — заверила врач Балакина и кивком головы подала знак медсестре, чтобы та сопровождала ее дальше.
Балакину в палату занесли телевизор, подключили телефон, и поэтому Галя и думать-то не думала, что она увидится с артистом раньше того часа, когда ей полагалось разносить лекарства. А тут вдруг — бац! — над входом в третью палату замигала сигнальная лампочка. Это значит — звали ее, дежурную медсестру. Галя мельком посмотрелась в зеркальце, поправила шапочку и направилась к палате.
— Вызывали, Евгений Васильевич?
— Да, Галочка. Скукота у вас тут.
— А телевизор?
― Хм, телевизор, — хмыкнул Балакин. — Прокрутил три программы, и такое впечатление, что все ветеринары перешли на работу в телевидение. Посидите со мной, а?
— Но я ведь на работе.
— Полчасика хотя бы.
― Хорошо, — согласилась Галя и присела на краешек табуретки.
— Мне кажется, Галочка, мы с вами где-то встречались, — проникновенным, очень хорошо поставленным голосом сказал Балакин.
— Ну что вы, Евгений Васильевич! — засмущалась Галя. — Какие могут быть встречи у принца и золушки.
Это вырвалось так неожиданно и, наверное, глупо, что Галя тут же ладошкой прикрыла рот.
― Ой, извините!
— А вы, Галочка, не лишены… — Чего Галочка не лишена, Балакин так и не сказал, но зато так грустно и задумчиво посмотрел на девушку, что та, не будь при исполнении обязанностей, взяла бы и… и… и… позволила бы себя поцеловать. Да! В щечку!
— Вы были на последней премьере?
— Два раза. И еще на репетиции.
— Вот откуда мне знакомо ваше лицо! Ну и как вы находите мою роль?
― Я в средине третьего акта плакала и в эпилоге, — тихо призналась Галя.
— Эх, слышал бы это Матрасевич! — кулаком в ладонь ударил Балакин, и в глазах его полыхнули стоп-сигналы. — Ну ничего! Галочка, вы теперь на премьерах будете сидеть рядом с главным режиссером. Я об этом позабочусь. И не стесняйтесь своих чувств, Галочка: плакать так плакать, а если смеяться, то так, чтобы Мефистофель позавидовал. Нет, Галочка, вы явно не лишены. Ну, а вам известно, юная моя поклонница, что меня приглашают в Москву, во МХАТ?
— Да, — кивнула головой Галя, — я слышала, что вы прямо в лицо всем артистам сказали, что вас из Москвы телеграммами замучили. И только чувство патриотизма… Не уезжайте, Евгений Васильевич!
Балакин забарабанил пальцами по одеялу, выдержал приличествующую просьбе паузу и сказал:
— Ну ладно, я подумаю…
Как в тумане Галя вспоминает те минуты, когда артист Балакин стал рассказывать о своей чудовищно нелегкой творческой судьбе. Распределение ролей, репетиции, прогоны, гастроли…
— Аплодисменты, цветы — все это фигня, Галочка. Потому что за каждым хлопком в ладоши, за каждым лепестком розы — моя испарина, пот, ни с чем не сравнимый творческий нот. Который час? — без перехода, встревоженно спросил Балакин.