Вот и прочитал лекцию сам себе. Кажется, все рассказал, а веки снова сжимаются. Вспомнил про теплый капот — и самого потянуло на перину. Вот беда-то какая! А ведь ни разу в жизни на перине не спал!..
Спал на топчане, на полу, на печи. А в последнее время все больше на нарах и на сиденье. Спал еще на соломе, в стоге сена, на опилках, на чердаке, на дереве, даже на дровах! Кажется, больше ни на чем не спал! Нет, еще в сенях, на сундуке бабки Вероники. Там она хранила свои богатства.
Сундук был покатый, с тяжелой крышкой, окованной по краям железом. Спать на нем было неудобно, но в хату на ночь бабка меня не пускала. Специально укладывала на сундук, чтобы я его сторожил. Сама же спала в хате на перине. Злющая была бабка, а спать любила на мягком…
Рукой потрогаешь перину — прямо лебяжий пух! Где она только его насобирала? Разрешала ложиться на перину лишь своим внукам. Я же для нее был чужой…
…Моего отца в 1919 году расстреляли белобандиты. Я тогда еще учился ходить. Мать рассказывала мне потом, что отец воевал на стороне красных. Про него говорили, что он большевик.
Мать жила бедно, обстирывала богатых. Она снова вышла замуж. От второго брака родилось еще двое детей. Ко мне отчим относился хорошо. А вот его мать — бабка Вероника — попрекала меня каждым куском хлеба. Считала «лишним ртом».
Своих внуков угощала конфетами, а меня драла за уши, если я осмеливался попросить.
В детстве не было для меня никого хуже бабки Вероники. Я называл ее по имени самого страшного порога на Днепре — Волчье горло. Этот порог обходили по каналу и суда и рыба. Он перегораживал Днепр выше нашей деревни Вовниг — как раз у села Никольского, откуда родом бабка Вероника.
Много я натерпелся от нее обид. Особенно задевали ее слова, что из меня ничего путного не выйдет. Но зато как она переживала, когда впервые увидела меня на полуторке! Ведь шофер в деревне самый уважаемый человек.
Эх, бабка Вероника! Жаль, что к этому времени тебя разбил паралич и у тебя отнялся язык! Так я и не услышал от тебя ни одного доброго слова!
А на полуторке я все же ее покатал. Провез в кабине по всей деревне. У магазина остановился и купил ей самый большой пакет леденцов, которыми она меня обносила в детстве…
Теперь Днепр у фашистов. А бабка Вероника, должно быть, умерла. Кому досталась ее перина? Хорошо бы сейчас прилечь и закрыть глаза…
Почему кабина так закачалась? Словно кто-то хочет убаюкать меня в колыбели! Но откуда такой треск? Очнись, Вася! Это ветер ломает лед. Подо льдом прошла штормовая волна. Сиверко гонит на юг незамерзшую воду, по которой еще ходят корабли.
Лед на волне раскачивается, пока где-нибудь не расколется. А на расколине — трещина или торос. Это называется «подвижка льда».
Лед колется, словно пушка стреляет. Только не поймешь, с какой стороны. Лучше выйти из кабины. Но без лопаты не сделаешь ни шагу. А ее прижало к борту мешками с мукой. Волна сильно качнула их в кузове.
Мукой я загрузился в Кобоне, когда метель еще только подбиралась к Ладоге. Снег закружил внезапно и так густо, что стемнело средь бела дня. Пришлось зажечь фары. Но вскоре они стали не нужны. Колею замели сугробы. Колеса забуксовали, и машина остановилась совсем.
Но 1,5 тонны муки не бросишь посреди озера. Это дневной паек для нескольких тысяч ленинградцев…
Рядом с машиной вырос торос, словно крыша. Лед под снегом, должно быть, разломало. Надо пойти посмотреть.
Торос высотой с хату. Хорошо укрывает от метели. И машину можно наблюдать. Пережду здесь, пока не окончится подвижка льда.
В батальоне, наверно, поняли, что я кукую в сугробах. Там у них в лесу не так метет. А в батальонной землянке совсем хорошо. Как ловко Гриша Каменев устроил печь! Приспособил под нее двухсотлитровую железную бочку из-под бензина. А трубу специально сделал зигзагом. Дым, прежде чем выйти наружу, оставляет в землянке все тепло.
Гриша Каменев отличился и как плотник. Доски для нар обстругал ровно и гладко. На них положил еловые ветки. А сверху застелил мешковиной и одеялом. Только приляжешь на нары — и сразу заснешь… Но нельзя! Нельзя сейчас ложиться! Если уснешь, кто тебя отсюда разгребет?..
Каждый день в батальоне говорят о твоей работе. В «молниях» и боевых листках пишут, насколько больше нормы привез ты груза. На доске Почета вывешен твой портрет. А на Вагановском спуске Вася Сердюк нарисован во весь рост на фанерном щите. Плакат призывает других водителей равняться на него. Видела бы это бабка Вероника…