Я считал необходимым сохранять свое положение в сообществе открытых исходников как человека, которому одинаково доверяют как с технологической, так и с этической точки зрения. Для меня было важно не принимать сторону ни одной из конкурирующих Linux-компаний. Нет, я не продался, приняв опционы, любезно подаренные мне Red Hat в знак благодарности. Но предпочел отказаться от 10 миллионов долларов, которые мне предложил некий лондонский предприниматель за то, чтобы я стал членом совета директоров его новорожденной Linux-компании. Он не ожидал, что я откажусь от такой огромной суммы за такую небольшую поддержку. Ему было не понять, какая часть из десяти миллионов долларов меня не устраивает?
Никогда не думал, что столкнусь с такими проблемами. Неожиданная популярность Linux принесла сложности не только мне, но и всему виртуальному сообществу. Когда в 1998 году открытые исходники привлекли всеобщее внимание, бурные дебаты возникли уже по поводу самого названия. До этого мы говорили о совместном использовании программного обеспечения на условиях лицензии типа GPL как о «свободном ПО», использовали термин «движение свободного ПО». Последний связан с Фондом свободного ПО, основанным Ричардом Столманом в 1985 году для продвижения таких свободных программных продуктов, как GNU, — созданная им свободная Unix-система. Неожиданно просветители типа Эрика Реймонда обнаружили, что журналисты путаются: «свободный» означает «ничего не стоит»? Или «без ограничений»? Оказалось, что Брайан Белендорф, говоривший с журналистами от имени Apache, испытывает те же затруднения. После нескольких недель обмена мейлами, в котором я участвовал пассивно, получая копии (меня не интересовали политические аспекты), был достигнут консенсус: мы будем говорить «открытые» вместо «свободные». Поэтому движение свободного ПО стало движением открытого ПО — для тех, кто рассматривал его (пожалуй, справедливо) как движение. Однако Фонд свободного ПО продолжает называться Фондом свободного ПО, и Ричард Столман по-прежнему является его идейным вдохновителем.
Будучи де-факто одним из лидеров этого движения, я пользовался повышенным спросом. Каждый раз, когда мой телефон в Transmeta звонил (а звонил он в те дни беспрерывно), это означало одно из двух: либо просят об интервью, либо приглашают выступить на конференции. В обоих случаях я считал себя обязанным соглашаться, чтобы пропагандировать открытые исходники и Linux. Возьмите застенчивого математика, поместите его в круговорот приветствий и улыбок ради популяризации чего-нибудь — и вы получите народного героя. Забудьте слова Эрика Реймонда о том, что во мне меньше внешних странностей, чем в большинстве хакеров. Моя привлекательность (или как хотите это называйте) в значительной степени объяснялась тем, что я не был Биллом Гейтсом.
Журналистам нравилось, что в отличие от Билла Гейтса, живущего в нашпигованном электроникой дворце на берегу озера, я спотыкался об игрушки своих дочерей в нашем новом жилище — доме на две семьи в заурядной Санта-Кларе, где нам принадлежало три комнаты с плохим водопроводом. И что я ездил на заурядном «Понтиаке». И сам подходил к телефону. Разве меня можно было не полюбить?
Поскольку на Linux стали смотреть как на реальную угрозу Microsoft — а во время судебных мытарств Microsoft ей нужна была хотя бы видимость реальной угрозы, — пресса реагировала на любое событие, как если бы речь шла о третьей мировой войне. Каким-то образом в печати появился «Halloween Document», где подробно цитировался и комментировался внутренний материал Microsoft, который показывал, что Linux их тревожит. Вскоре процитировали и слова Стива Балмера: «Конечно, я обеспокоен». Даже если Microsoft специально подчеркивала опасность конкуренции со стороны Linux для Windows NT, все равно конкуренция от этого становилась только сильнее.
Мне не нужно было публично хаять Microsoft. Какой в этом смысл? Ситуация развивалась сама собой и развивалась на пользу Linux. Журналисты были в восторге. Сладкоречивый (как лис) Давид против коварного самодержца Голиафа. Честно говоря, мне было приятно обсуждать это с репортерами. Хоть я и люблю называть репортеров козлами, но от большинства интервью я получал удовольствие. Репортеров очень привлекала наша история — за аутсайдеров всегда приятно болеть.
Выжав все возможное из темы «мышь победила гору» (Microsoft), журналисты захотели понять концепцию открытых исходников. Объяснять ее становилось все легче, потому что вокруг была масса примеров. Потом они начали поражаться тому, как Linux администрируется. Их ставила в тупик эффективность управления этого самого крупного за всю историю человечества коллективного проекта — ведь типичная компания из 30 служащих обычно представляет собой полный бардак.
Кто-то пустил в обиход клише «великодушный диктатор», чтобы описать мой стиль работы. Когда я услышал его впервые, то представил себе черноусого генерала какой-то солнечной страны, протягивающего бананы своему умирающему от голода народу. Не знаю, подходит ли ко мне это определение. Я управляю ядром Linux, которое лежит в основе всего, потому что до сих пор все связанные с Linux люди доверяют мне больше, чем кому-либо другому. Управляя проектом с сотнями тысяч разработчиков, я действую точно так же, как в студенческие времена: никому ничего не поручаю, а просто жду, пока кто-нибудь сам вызовется. Это началось с того, что я сложил с себя менее интересные обязанности, например, составление кода пользовательского уровня. Нашлись добровольцы, которые взяли на себя отдельные подсистемы. Ко мне все попадает через этих руководителей подсистем.
Я утверждаю или отвергаю их работу, но по большей части позволяю событиям идти своим путем. Если два человека ведут сходные направления, то я принимаю работу обоих, чтобы посмотреть, чья начнет использоваться. Иногда используются обе, но они начинают развиваться в разные стороны. Однажды между двумя людьми была сильная конкуренция: каждый из них настаивал на том, чтобы были использованы его заплатки, которые конфликтовали с заплатками соперника. Я перестал принимать заплатки от обоих, пока один из разработчиков не потерял интерес. Так поступил бы царь Соломон, если бы руководил детским садом.
Великодушный диктатор? Нет, я просто ленив. Я стараюсь управлять не принимая решений — позволяя всему идти естественным чередом. Так и получаются лучшие результаты.
Мой подход попадал в газетные заголовки.
Как ни смешно, хотя мой стиль управления Linux заслужил высокую оценку прессы, в Transmeta в роли менеджера я потерпел полное фиаско. На короткое время меня было назначили руководителем группы разработчиков. Но я не справился. Каждый, кто побывал в помойке моего кабинета, знает, что я совершенно безалаберный человек. Мне было трудно сладить с еженедельными собраниями, составлением отчетов, повседневным руководством. Через три месяца стало очевидно, что мой стиль работы совершенно не идет на пользу Transmeta, несмотря на все дифирамбы, которые напели журналисты о моем управлении Linux.
Тем временем пресса вцепилась в новую тему: фрагментация. Тот, кто следил за несчастливой, полной перипетий историей Unix, знает о бесконечных спорах между поставщиками этой системы. И на протяжении 1998 года постоянно поднимался вопрос: не повторится ли эта история в мире Linux? Я неизменно возражал, что, хотя между поставщиками Linux и есть разногласия, они не могут привести к той степени фрагментации, которая так и не дала Unix развернуться по-настоящему. Проблема с Unix заключалась в том, что конкурирующие производители тратили годы на внедрение аналогичных функций — просто потому, что у них не было доступа к одной и той же базе исходников. Независимая разработка одних и тех же функций не только стоила Unix годы, но и привела к кровавым распрям. Конечно, говорил я прессе, поставщики Linux тоже не пылают друг к другу нежной любовью. Но в Linux-сообществе фрагментация всегда была и будет меньше, чем в Unix-сообществе, потому что поставщики Linux, недружелюбно относясь друг к другу, тем не менее обращаются к единой базе исходников и могут пользоваться трудами друг друга. Исходный код — запасники, из которых может черпать каждый.