– Ничего лишнего в организме в это время нет. Ни ингибиторов, ни лекарств. И все происходит мгновенно. Реакция прячется где-то в твоем организме, накапливается со временем, живет своей жизнью и ждет своего часа. Для меня все началось с синестезии. Иду я по улице в солнечный день. Лето. И я вижу траву. Она зеленая. И я вдыхаю запах травы, зеленый запах. Я ощущаю его, слышу его, и все-все во мне стало зеленое, как трава. И длилось это минуту, а может, секунду, а может, час. Но я понял, на что я способен. Что могу совершить. Так бывает, когда просыпаешься во сне и понимаешь, что это сон, и пока он не кончился, ты можешь летать и трахать незнакомок или обернуться астронавтом или волком. Но я был спокоен, отлично себя чувствовал и думал об умершей маме. Я так ее любил, так тосковал по ней. Поэтому я воспользовался такой возможностью. И она была там как наяву – я мог говорить с ней, дотронуться до нее и вспоминать ее, пока шел рядом. Она была молодой и в то же время старой. Прямо чудо какое-то. И это чудо продолжалось день и ночь, и еще один день. И тогда я с мамой пришел домой. Я был так счастлив, вне себя от радости, и притом так спокоен, и хотел, чтобы Робин это видела. Чтобы она меня поняла, хотел поделиться с ней этим всеохватным, полным, подлинным чудом.
– А она не поняла, – предполагает Человек без имени.
– Естественно. Я ей даже объяснить не успел. Вышла полная ерунда. Только я вышел из-за угла, она подскочила и давай тянуть меня в дом. Плачет, кричит: где меня носило, где мои ботинки, и как я умудрился порезать ногу, и какого черта я ухмыляюсь? Ну как можно кричать перед лицом такого чуда? А она все не унимается. Дети, еще маленькие, испугались. Ну а меня – в больницу. Прямо сразу. И я утратил ее в конце концов. Эту способность. Не успел даже попрощаться. А я хотел, отчаянно хотел. А тут был случай сделать это как полагается, но никто не понял. А я мог и хотел. И пытался, в машине. Я цеплялся за эту всеобъемлющую реальность, пытался вернуться туда. – Марти наклоняется, берет Человека без имени за локоть. – Я никогда не сознавался ни в чем. Знал – как не знать, – что это надо отрицать. Но то ощущение, последние минуты рядом с мамой, они для меня так же реальны, как день свадьбы. Даже еще более реальны, потому что это было лучше, чем реальность. Удивительней и восхитительней всего, что со мной происходило, до и после. И знаешь, порой очень хочется вернуться туда еще раз. Забросить лекарства и посмотреть, где я окажусь. А теперь скажи мне, как можно было объяснить это Робин?
– Никак, – говорит Человек без имени.
– Ну да. Вот почему мне нужен твой брат. Он возвращает ее ко мне. Поворачивает все в мою пользу разговорами про еврейскую семью да про то, что больных надо жалеть и что у каждого свой удел и детям нужен отец. Уговаривает ее вернуться ко мне.
– А он знает, что я с тобой?
– Нет, – говорит Марти. – Но в среду узнает. Робин хочет встретиться со мной у него дома. Мы устроим двойную встречу. Мы с тобой приедем принаряженные, спокойные. Они увидят нас и все поймут. Волнений не оберешься – это уж точно. Кое-кто и прослезится. Может, все. Но они увидят нас, красивых и здоровых – и твой брат, он же мастак прощать, будет первым. Как обычно, подаст пример. А потом обе семьи воссоединятся. Проще некуда.
Пришлось сжульничать – позвонить менеджеру, поворчать, он, мол, недовольный клиент, и Марти восстановили счет в «Брукс бразерс»[36]. Он и Человек без имени отправились на встречу в доме раввина Баума в элегантных, классических костюмах в тонкую полоску – образцы сдержанного стиля.
Человек без имени теребит бардачок в машине. Безуспешно пытается сунуть руки в зашитые карманы пиджака.
– Лучше я подожду тут, – говорит он.
Марти сворачивает с главной улицы к кварталу Баума. Останавливает машину.
– Нет, сэр. Мы пойдем туда вместе. Ослепим их. Убьем их наповал нашей импозантностью и добрыми намерениями.
– Надо их предупредить, – говорит Человек без имени. – Скажи ему, что я здесь.
– А ты что, будешь сидеть в машине и ждать, как дурак?
– Да, – отвечает Человек без имени, – как дурак.
– Нет уж. Явимся вместе. Двое падших, но возродившихся.
Робин с ребецн[37] беседуют на парадном крыльце, а Марти и Человек без имени шествуют по садовой дорожке, мощенной серыми плитками.
– Мойш, – зовет ребецн, обращаясь к кому-то в доме, притом что наружная дверь закрыта. – Мойш, выйди! – кричит она.