– Не говори так, это ужасно. Остается обратиться к свату. Куда более разумно.
– А разве я не говорила про свата с самого начала? Хочешь, чтобы дело было сделано, так подойди по-деловому. Чем пытаться разжалобить раввина, ступай прямо к тому, с кого все началось. Если этот тип вас поженил, пусть и разженит, и дай ему понять, что есть и более верные способы. Поверь мне, не само убийство, но перспектива убийства – вот что действует безотказно.
– А если он откажется?
– Тогда остается убийство. Беспроигрышная ситуация. На этот раз. Для Гиты. Беспроигрышная.
Глядя на нее сейчас, Либман вспомнил, какой она была. Он человек благочестивый и не из тех, кто на женщин засматривается. Но если ты сват, так ты профессионал, все равно как, например, врач. Поэтому хочешь не хочешь, а смотри, причем непредвзято.
Память подтвердила, что он не ошибся: перед ним женщина, которую нелегко сосватать.
Не то чтобы он сильно придирался, а мог бы, например, ведь у нее один глаз чуть выше другого, а одна грудь ниже другой и торчит как-то наискось, будто пытается от конфуза спрятаться у Гиты за спиной. И даже ее пресловутая волосатость была тут ни при чем.
Чего Коротышка Либман не мог себе позволить, так это закрывать глаза на ее натуру. Великодушный человек мог бы сделать вид, что не заметил. Но свату положено знать – такая у него работа. Гита Флуг всегда была не как все, и это пугало. И хотя ей часто приходилось терпеть несправедливость, в Ройял-Хиллз к ней испытывали даже некоторую благодарность. Жаль ее, конечно, но всегда кому-то приходится страдать. Пусть уж лучше это будет Гита. Ну а про себя думали: Гита получила то, что заслуживает.
Этот общий, хоть и невысказанный настрой Либману был горше всего. За тридцать шесть лет успешного сватовства она у него единственная агуна. И своей единственной агуне он обязан своим успехом.
Коротышка Либман давно приставал к Гешелю Свату, чтобы позволил ему сосватать кого-нибудь самому. И вот как-то вечером, за столом в компании успешных дельцов-гешефтмахеров, Гешель подозвал к себе Либмана, думая, что интересно будет ради забавы дать этой малявке шанс.
Прихлебывая чай вприкуску – кубик сахара он зажал гнилыми зубами, – Гешель усадил Либмана к себе на колено.
– Шмегеге[65], – сказал он, – есть для тебя работа. Девчонке Флугов надо замуж. – И, повторяя шутку, которая была в ходу промеж сватов, добавил: – Пора отрезать ей косы и подровнять бороду.
Либман приуныл. Насчет задания он не обманывался. Когда он был помладше, отец давал ему подзатыльник и велел больше пить молока и учить как следует Тору: «У тебя ни единого волоска, а у девчонок в твоем классе уже усы такие, будто они всю Гемару[66] наизусть выучили».
Ко всеобщему удивлению, Либман выдал ее замуж, да еще и с первого свидания. Родителям теперь лучше спалось: уже не нужно беспокоиться из-за хромого парнишки и девицы с огромным красным родимым пятном или, хуже того, о детях, у которых эгоизм и злоба прямо на лице написаны. Дела у Либмана вмиг пошли в гору. И какое-то время, пока соседи не начали шептаться, что, мол, из квартиры молодоженов доносится подозрительный шум и на людях они как чужие, – новоиспеченный сват грелся в лучах славы.
Гита давно уже стала для него ходячим укором. И когда Гита Флуг явилась под окна его гостиной и встала там, скрестив руки и притоптывая ногой, ничего хорошего для его дела это не сулило. Либман тяжко вздохнул. Помахал ей, приглашая в дом, и быстро провел по коридору. Гита другого и не ждала. И проследовала за ним в дальний кабинет с облезлой кушеткой и картотечным ящиком – мрачную каморку с окном в переулок.
Вот так Коротышка Либман, сват, и остался один на один с Гитой Флуг, а та требовала: раз он их связал, пусть теперь развязывает.
– Сорок лет назад, Гита. Самая первая моя пара.
– А почему на мне надо было тренироваться? Почему именно моей жизнью непременно нужно было пожертвовать, чтобы твое дело начать? – Она плюхнулась на кушетку, застеленную мятой простыней.
– Хороший результат, Гита. Даже для первого сватовства. Даже в то время. И вознаграждение я взял символическое, а то и вовсе никакого. – Он не сказал, о чем подумал: он тогда сотворил чудо. Ничего приятного ей он сказать не мог, поэтому сказал то, что мог сказать: – Сорок лет спустя поздно жаловаться.
– Спустя тридцать шесть, если точно. Восемнадцать в браке, восемнадцать в ожидании, когда Берл меня отпустит.
– Пусть тридцать шесть. Все равно большой срок – после стольких лет не приходят с жалобами.