– Вы встречаетесь в отеле, отлично, замечательно. Но знаешь, что я тебе скажу? Берл предлагает тебе не развод, Гита, он предлагает алиби. Так почему бы не воспользоваться – когда он будет выходить, какой-нибудь бомбила вырулит на тротуар и переедет его? Ты первая закричишь, мол, вон что случилось, и ты – в вестибюле, и у тебя будет сотня свидетелей, а сбитый машиной Берл – на улице.
– Я понимаю, что происходит в его жалком умишке: слишком долго я прожила с ним. Берл просто устал. И намерен дать мне развод. Когда я начну жить снова, кто знает, что будет? Так что давай, Лили, займись корнями. Может, я еще найду свою любовь.
Конечно, обидно. Второе в жизни свидание в пятьдесят четыре года, и снова с Берлом. И снова в том же гостиничном вестибюле на Манхэттене. Сгниешь тут заживо, так и не дождавшись, когда перед тобой откроют дверь, подумала она.
Гита спустилась на три ступеньки и оказалась в узком, с высоким потолком, вестибюле, нашла банкетку и стул, не занятые никем из длинноногих, подбородок вперед, мужчин и женщин – таких стильных, уверенных в себе.
Не успела она усесться, как подошла официантка. Гита заказала crème de menthe[72], к которому не притронется. Ее плата за возможность здесь посидеть.
В последние годы Гита не раз и не два переходила на другую сторону улицы, лишь бы не столкнуться с Берлом, спешила на женскую половину или выходила в боковую дверь, чтобы не встретиться с ним в шуле. Так что это не первая их встреча после разлуки, но, когда он спустился по этим же трем ступенькам, ее единственный любовник, муж и мучитель, она поняла, что не перемолвилась с ним и словом с тех пор, как ушла.
Он постарел. В бороде седина, щеки обвисли. И еще синяки. Она заметила кроваво-красное пятно чуть ниже бороды и жутковатую, идеально ровную ссадину на кончике носа.
– Я пришел спросить тебя, – сказал он отстраненно, как будто диктовал послание, которое эта вот Гита передаст его жене, – действительно ли ты подаришь мне ребенка.
Гита прикусила губу, потупилась. Отвратное начало.
– Нет, не так, – сказала Гита. – Я скажу, что ты хочешь услышать, а ты вернешь мне то, что осталось от моей жизни.
– Я ведь имею право поинтересоваться, нет? Притом что мне почти во всем отказано, неужели я и спросить не могу? – Он вдруг погрустнел. Она это заметила. Поразительно. Как часто преступления, подумала Гита, порождают лишь жертв, и каждый считает себя пострадавшим.
Официантка положила на стол салфетку, поставила перед Гитой бокал.
– Ты так низко пала, что ешь в трефной[73] гостинице. Значит, прелюбодеяние не единственный твой грех?
– Это всего лишь напиток, Берл, и я его пока даже не пробовала. А что я делаю – не твоя забота. Мне нужно от тебя только одно.
– И мне от тебя нужно только одно. Чтобы ты примерно выполняла обязанности жены. – Тон его не изменился, но старческая, дряблая кожа натянулась, гнев – можно подумать, у него какой-то орган прорвало – прихлынул к щекам, малиновому языку, растекся по прожилкам на носу. – Все, что мне нужно. Чтобы мое имя продолжало жить.
– Напрасная трата сил, Берл. Ты услышишь, как я это скажу, а потом дашь мне развод. Ладно? Как ты и обещал Либману.
Берл фыркнул.
– Чего стоит слово, которое я дал Либману, притом что он меня бьет и унижает, и вдобавок, говорят, отец твоего приблудыша – он!
– Что это значит, Берл? Мы так не договаривались.
– И я не договаривался доживать дни в бесчестье из-за тебя. Я уже хотел было дать тебе развод, если хочешь знать. Обдумал все как следует, поговорил с моим ребе и буквально уже согласился пойти тебе навстречу, когда меня втащили в машину. И потом, даже когда эти нацисты гонялись за мной, я решил, что пора уступить. И тут – на тебе – Либман говорит мне, что ты беременна.
Как же хорошо он изучил ее, знает, как рвать ей душу, и это не мирная магия электроиглы Лили, он рвет все ее естество, грубо, в клочья.
– Так, значит, ты не собирался мне ничего давать, – сказала она. – Такую, значит, придумал пытку.
– Опозорила меня, выставила на посмешище перед всей общиной и еще говоришь о пытках?! Зачем шлюхе развод, если она и без того продает себя?
Гите стало страшно. Новая реальность была не лучше ее ночных кошмаров. Предполагалось, что все наладится. Как-нибудь, когда-нибудь ее жизнь, предполагалось, изменится к лучшему. Она схватила Берла за рукав, притянула к себе.
– Нет никакого ребенка, – сказала она. – Я пошутила. Я была верна тебе все эти годы. – Гита силилась улыбнуться, но на глаза навернулись слезы. – Теперь ты должен, – и она заплакала, – должен, – и уже кричала во весь голос, – должен дать мне развод, прежде чем я умру.