Обвиняемый по делу больше ничего говорить не стал, а начал смеяться и ругать Высоких судей, говоря, что ничего не станет отвечать, после чего стал кричать и плакать, но по делу не говорил больше ничего. После получаса стояния обвиняемый снова стал просить прекращения допроса и просить воды, но на вопросы отвечать отказался. Перед обвиняемым поставлено ведро с водой, и Высокий суд удалился.
…
— Что ты делаешь, брат? Зачем ты говоришь с ним так? Не такими словами должен убеждать грешника служитель Господень.
— Смотря к-какого грешника. Поверь мне, если бы я говорил с ним только о вере, грехе и покаянии, это вызвало бы лишь еще б-большее озлобление, а злость только придала бы ему сил. Я знаю. Сейчас ведь нам д-действительно в первую очередь важно не его чистосердечное раскаяние, а — чтобы он заговорил.
— Но ты говоришь с ним, как палач, брат!
— Для него я и есть палач. Не т-тот, кто все это время мучил его, а я, и пусть это будет так. Пусть все, чему он противостоит, соединится для него во мне, только во мне, тогда т-только со мной он будет бороться, спорить, а потом, наконец, и соглашаться.
…
После четырех часов стояния обвиняемому был задан прежний вопрос, не желает ли он говорить откровенно и честно, и обвиняемый снова ничего по делу не говорит, а лишь снова стал просить прекращения допроса и воды. Стояние рекомендовано продолжить. Спустя еще один час применено бичевание.
…
— Твои методы я не оспариваю, но не принижают ли они достоинства Господня служителя, брат? Ты лицедействуешь, говоря греховные слова.
— Нет, потому что это для дела. Он с-сознается, и сознается скоро. Скорее, чем перед кем-то другим. Но для этого он должен осознать, что д-действительно нет другого выхода, он должен испугаться. А это пугает, когда с т-тобой говорит палач, а не оппонент. Идеологический противник вызывает желание настаивать до конца, п-палач же пугает тем, что ему ничего не надо доказывать, тем, что не возникает даже иллюзии того, что можно что-то доказать. Когда говорит п-палач, рано или поздно понимаешь ясно, что есть два выхода: умереть в мучениях или подчиниться. А когда с-сам палач откровенно говорит об этом, становится еще страшнее.
— Но не окажется ли так, что он будет молчать из упрямства? Ведь ты сам говорил, что…
— Не он. Вскоре он устанет б-бороться с тем, кто не обращает внимания на его борьбу; идет тридцать четвертый ч-час непрерывного допроса. Еще немного — и он заговорит.
— О, Господи; ну, пусть. Ты в этом разбираешься лучше, брат.
…
После бичевания и одного часа стояния обвиняемому был задан прежний вопрос, не желает ли он говорить откровенно и честно, и обвиняемый снова ничего по делу не говорит, а лишь снова стал просить прекращения допроса и воды. Стояние рекомендовано продолжить.
В. Скоро вся кожа на твоей шее покроется кровоточащими ранами. А ведь мыть инструменты после допросов, как ты понимаешь, никому в голову не приходит. Раны загноятся. Надо объяснять тебе, лекарь и травник, что это значит? Ты умрешь, и умирать ты будешь долго и мучительно. Куда дольше, чем в огне или под бичом. Разве этим ты что-нибудь докажешь?
О. Да… что я невиновен…
В. Нет. Только то, что ты смел, стоек, но глуп. Ведь ты знаешь, что виноват, и я знаю это. Если ты умрешь, ты не получишь ничего, кроме поругания и боли. Зачем? Снова спрашиваю: зачем ты это делаешь?
О. Остановите это, умоляю… дайте воды…
В. Расскажи все, и я это остановлю.
О. Позвольте мне сесть… хотя бы прислониться к стене, прошу вас…
В. Даю тебе минуту. Часов нет, поэтому считай сам, когда она пройдет. За эту минуту подумай, хочешь ли ты продолжать это, или лучше ответить, наконец, честно на все мои вопросы.
Обвиняемый снова ничего по делу не говорит, а лишь снова стал просить прекращения допроса и просить дать ему воды и позволить сесть.
В. Итак? Все начинается сначала, или ты образумился? Что сейчас будет? Ты будешь говорить, или согласен снова оказаться под потолком?