— Мы не успели! — в панике воскликнула она.
Мать посмотрела на нее с усмешкой.
— Ты же не думала, что вся толпа уедет на одном-единственном поезде? Нас заберет другой.
— Уверена?
— Конечно. — Женщина потащила дочь за собой. — Идем. Я не хочу простоять здесь всю ночь.
И они вошли в толпу. Там было душно и страшно. От людей исходили самые разнообразные запахи, и далеко не все оказались приятными. Кто-то постоянно толкался, кричал. Путь казался Лене бесконечным. Шагов десять назад она выронила из руки телефон, но вернуться за ним не смогла, — мать тянула вперед, а за спиной мгновенно выросла стена из людей. Девушка что-то пропищала, но голос слился с общим гомоном и остался всеми проигнорированным.
Лена не знала, сколько еще нужно пройти до перрона. И дойдут ли они до него вообще. Не вытолкнет ли их обезумевшая толпа на рельсы — прямо под поезд?
Девушка обо что-то споткнулась. Наверное, о камень. Или о чью-то ногу. Опустив голову, она в ужасе закричала. Это был не камень. Девочка лет десяти не подавала признаков жизни. Сотни ног просто топтали ее. Кто-то спотыкался, перепрыгивал и шел дальше, даже не глянув вниз. Лена замерла в ступоре, не в силах оторвать взгляд от истерзанного ребенка. Очередной крик застрял в горле. И тут ладонь выскользнула из хватки цепких материнских пальцев. Почувствовав это, Лена вздрогнула и подняла голову. Начала озираться вокруг. Всюду были только незнакомые лица с бешеными глазами.
— Мама! — закричала она, но крик растворился в безумной какофонии.
Кто-то навалился слева. Толпа шла вперед, а Лена оказалась преградой.
Преградой, которую легко снести.
Не удержавшись на ногах, Лена упала на землю. Взгляд уткнулся в спину мертвой девочки.
VI. Ракель
Манхэттен. Местечко, которое привлекало иностранных туристов примерно так же, как Вегас и Лос-Анджелес. Сейчас уже никто не едет в Америку за хорошей жизнью. Потому что жизнь здесь такая же, как во всем мире, и хорошей ее не назовешь даже с сарказмом. После того, как с неба упала та дрянь, все перевернулось.
Сначала люди заболели. Госпитали оказались переполненными, как позднее кладбища. Вскоре могилы стали копать где придется, и внушительная часть Центрального парка превратилась в последнее пристанище мертвых. Но мертвых ли? Это трудно было объяснить, но усопшие, прямо как в классическом фильме ужасов, начали выбираться из-под земли и терроризировать живых. Тогда их стали сжигать. В крематориях ни на минуту не угасал огонь, но даже это не спасло ситуацию. Люди умирали с катастрофической быстротой. Некоторых не успевали даже донести до морга, — они вдруг открывали глаза и с остервенением бросались на родственников и друзей. Еще через несколько дней люди плюнули на законы, — как государственные, так и моральные, — и стали устраивать сожжения прямо на улицах. Мертвецов, как мусор, сбрасывали в кучи прямо посреди дороги и поджигали. Такие костры горели по всей стране.
А потом настал день, когда люди озверели. Преграды в их сознании рухнули, и они взялись за оружие. Полиция больше не могла контролировать ситуацию. Обезумевшие толпы расстреливали все, что двигалось: от собак до собратьев. Они грабили магазины, врывались в дома, совершали массовые убийства и изнасилования, не разбирая, кто перед ними: зараженный или здоровый. Те, кто не присоединился к их движению, были вынуждены бросить жилье и спрятаться.
Эпицентр вируса находился здесь — на Манхэттене. Когда страна еще следила за его развитием по телевизору, местные жители уже в полную силу боролись с эпидемией. Армия оцепила остров. Правительство отказало властям Манхэттена в просьбе об эвакуации, посчитав, что это может привести к распространению заболевания по всей стране. Но изоляция одного города не спасла Соединенные Штаты от смерти. Кому-то удалось пересечь Гудзон до того, как взорвали мост Вашингтона. Даже тех единиц хватило, чтобы распространить заразу.
Не прошло и недели, как пала столица. Белый дом разграбили, а впоследствии разрушили; большинство членов правительства погибло. О местонахождении президента ничего не сообщалось. В один день Штаты оказались предоставленными сами себе. Почти месяц страна корчилась в агонии, а потом, когда все, что было доступно, уничтожили, а численность живых и здоровых сократилась до единиц, агония прекратилась. Люди спрятались в руинах зданий, собравшись в маленькие группы, и сторонились каждого, кто не принадлежал к их общинам.
Ракель брела по улице с рюкзаком на спине. Волосы на затылке связывала тугая резинка, лицо покрывал налет пыли, ногти давно простились с маникюром. Да о каком уходе за собой может идти речь в такое время? Кому нужен маникюр или гофрированные волосы? Люди перестали обращать внимание на внешность друг друга. Наступило, наконец, время, когда всем плевать, белый ты или черный, худой или толстый. Всевозможные активисты много лет пытались избавить мир от стереотипов. Устраивали массовые акции, проводили тренинги, вещали из пабликов в соцсетях о том, как важно быть собой, не подчиняясь общепринятым правилам. Их усилия почти ни к чему не привели, зато вирус изменил мир за несколько недель. Теперь не имеет значения, какого цвета твоя кожа и бреешь ли ты подмышки. Людям важно, чтобы ты умел сражаться и добывать еду.