Однако в этом и был настоящий Рид. Он никогда не принимал критики ни по отношению к себе, ни по отношению к своей работе, и этот раз не стал исключением. Его душевное равновесие восстановилось лишь после общения с другом, совместной игры на гитарах и долгих задушевных бесед. Разговор постоянно заходил о возвращении Рида в Соединенные Штаты. Эмигрант никогда не говорил об этом напрямую, но его разочарование положением дел в Восточной Германии и усталость от жизни в чужой стране были очевидны. Он сказал, что мог бы жить полгода в Америке и полгода в Европе и быть при этом действительно международной знаменитостью. Увы, возвращение обещало быть непростым. Помимо того, что было необходимо строить карьеру в Соединенных Штатах заново, его жена Ренате не хотела следовать за ним. А у Рида, обремененного двумя предыдущими разводами, не было желания рушить свой третий брак. В действительности Ренате была ужасно расстроена его поездкой в Денвер, убежденная в том, что он никогда не вернется. Чтобы разуверить ее, перед отъездом из Восточной Германии Рид с несколькими товарищами притащили в сад огромный валун. Рид попросил жену выйти из дома и сказал: «Ренате, ты и я будем погребены под этим камнем. Я вернусь», — рассказал Розенберг.[281]
Когда он говорил о смерти с Розенбергом, это был абсолютно другой разговор, нежели тот, который у него состоялся с женой. «Его действительно изводило то, что здесь его никто не знает, — вспоминал Розенберг. — Это было то, что ему хотелось больше всего. Он всегда говорил о том, как ему не хочется умереть в стране, которая не была его родиной».[282]
Они также беседовали о политике. Трудно было найти человека, чьи взгляды более бы не совпадали со взглядами Рида, чем Розенберг. Это был ревностный, до мозга и костей консервативный американец, позиция которого заключалась в формуле «люби-или-оставь». Но в то время как Розенберг слушал рассуждения Рида о необходимости для каждого человека иметь достаточно пищи, обувь на ногах, крышу над головой и медицинскую помощь, внимал его рассказам о выступлениях на акциях протеста и об арестах по всему миру, его восхищение им усиливалось.
«Дин не разделял мои политические воззрения, но вот что я вам скажу. Он направился туда и подставил свою шею прямо под петлю, отстаивая то, во что верил, — сказал Розенберг. — Согласны ли вы с тем, что он считал верным, или не согласны — вопрос не в этом. Большинство из нас будут сидеть в комфорте внутри своих четырех стен и разглагольствовать о разных вещах, но не посмеют высунуться наружу и подставиться под пули. Дин посмел. Он был настолько уверен в справедливости того, во что верил, что не моргнув глазом рисковал жизнью, и делал это не один раз. Пиночет с легкостью мог засадить ему пулю меж глаз, ему это было известно, и тем не менее он пошел туда. Единственное, что Дин считал важным настолько, что мог за это отдать жизнь, — помощь обездоленным. Социализм. Он просто считал, что если у вас болят зубы, вы не должны идти домой и страдать от боли из-за того, что у вас нет средств на оплату стоматолога».[283]
Спустя неделю, проведенную за игрой в баскетбол с соседями, ездой на мотоциклах и просто в отдыхе, для Рида наступило время отплатить добром за душевный прием, устроенный его старинным приятелем. Он согласился представить небольшое шоу для друзей и соседей Розенберга. Цокольный этаж Розенбергов вместил примерно 50 человек, плюс Дикси Ллойд, приехавшую по приглашению Рида из Денвера. Набросив на плечо ремень своей гитары, Рид принялся исполнять для гостей песни, рассказывать подобранные им по всему миру шутки и пригласил Розенберга исполнить несколько песен вместе с ним. Это был приятный вечер для Рида и достойный финал, знаменующий воссоединение со своим давним сценическим напарником. На следующий день он отправился в Лос-Анджелес подобрать для себя дом и навестить дочь Рамону, с которой виделся летом, когда она приезжала в Восточную Германию и путешествовала вместе с ним. В Москве Рид представлял ее Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Горбачеву.
Время, проведенное с Розенбергом, оказало на Дина общеукрепляющий эффект. Его бывшая жена Патрисия заметила, что его голос звучал лучше. Однажды она дала Риду какое-то обезболивающее и успокоительное, прописанные ее врачом и заметила, что ей нужно пройти курс детоксикации и покончить с лекарственной зависимостью. Это заинтересовало Дина, и он подробно расспрашивал Патрисию о том, какие шаги она намерена предпринять. К концу беседы Рид был твердо убежден в том, что последует примеру Патрисии. И, как чуть ранее Розенбергу, он также сказал, что возвращается в Соединенные Штаты. Рид признавался, что не уверен, сможет ли он работать в США, но поселиться он мог бы в доме у Тилли, вдовы Патона Прайса, и ее сына. На вечеринку, организованную в честь Рида, Патрисия пригласила нескольких русских эмигрантов, живущих по соседству. После ужина Дин спел несколько своих песен для гостей, и русские в особенности были взволнованы выпавшей возможностью лично познакомиться со знаменитостью. Одна из русских женщин, врач по профессии, предположила, что, если не получится ничего другого, Рид мог бы давать концерты для русских общин по всем Соединенным Штатам. Она была уверена, что он сможет неплохо зарабатывать на жизнь. И все же Патрисия предвидела сложности.