В то время как для Эверли эта поездка являлась подтверждением его подозрений о том, насколько ужасна жизнь в коммунистической стране, Рида все лишь забавляло. Приятели встретились там, где расстались почти двадцать лет назад: они вели себя как закадычные друзья-студенты накануне выпускного вечера. Рид показывал Эверли городские достопримечательности, они обедали в ресторанах, репетировали для шоу и часто смеялись. А также они спорили, Эверли — республиканец, приверженец Рональда Рейгана, и Рид — американец-марксист, живущий в Восточном Берлине. Рид не был слеп к проблемам. «Он знал, что там было не так. Думаю, ему бы хотелось ощущать себя там более, как дома, — вспоминал Эверли. — Мы ехали в машине по Восточной Германии и шутили: если бы они в Америке продавали такие же апельсины, мы бы объявили войну. Апельсины были из России и выглядели так, будто бы из них уже отжали весь сок». {24}
И все же Рид настаивал на том, что коммунистические правительства идут по верному пути, несмотря на плохие апельсины и тому подобное. По крайней мере каждому обеспечено необходимое количество продовольствия, одежды, крыши над головой и медицинского обслуживания, даже если качество продуктов и не дотягивает до капиталистических стандартов. Люди не будут голодать, жить на улицах или в будках, как это происходит дома, в Америке, говорил Рид. Однако Эверли продолжал атаковать. Он указывал на то, что мясник, сосед Рида, принесет ему мясо на дом, так что американцу не придется выстаивать часами в очередях, как большинству восточных немцев. Эверли отмечал, что у Рида есть машина и прекрасный дом — два символа благополучной жизни, обладателями которых никогда не станут многие жители его новой страны. «Он сказал, что "правительство предоставило мне дом", — вспоминал Эверли. — Я спросил: "А что случилось с тем парнем, у которого они его забрали? " Он рассмеялся и заметил: "Прямо в точку"».
Фил Эверли не сомневается в том, что Рид действительно был искренен, возводя горы похвал над коммунистической системой и выражая открытое пренебрежение к политической стратегии Америки. При этом он убежден, что Рид никоим образом не торговал душой с Восточной Германией или Советами в обмен на прекрасный дом, кинофильмы и контракты со студиями звукозаписи. Дин Рид по-прежнему противостоял этим правительствам, когда они просили его поддержать то, во что он не верил. Филу было известно о том, что Рид исполнял песню «Моя еврейская мама» в СССР. И он свидетельствует, что в популярном телевизионном шоу Рида в Восточной Германии зачастую принимали участие исполнители, которым не благоволил местный комиссар от музыки — человек, обладавший абсолютной властью решать, кто будет работать, а кто нет. Рид не обращал на это внимания и приводил тех людей, которых ему хотелось, включая артиста, однажды убежавшего на Запад. «Я думаю, что для себя он избрал такой путь… он называл себя марксистом, — рассудил его неповиновение Эверли. — Дин имел эту независимость от (коммунистической) партии, являясь мощным инструментом в их пользу, поскольку он был из Америки».
Рид рассказывал Эверли о своих поездках и выступлениях по всему миру, во всех подробностях, включая те случаи, когда его шутки проваливались. Выступая перед палестинцами, он рассказал одну из своих стандартных баек о восточногерманском самолете, крылья которого отпадали всякий раз, как только он оказывался в воздухе, что приводило к фатальному падению. Немцы привлекали к работе над этой проблемой своих лучших ученых, но что бы они ни делали, крылья все равно отваливались от фюзеляжа, в результате чего самолет вертелся по направлению к земле. С отчаяния руководство обратилось ко всем гражданам страны за советом. Человек из Восточного Берлина сообщил инженерам, что его осенило, пока он сидел на толчке. Он предложил инженерам просверлить отверстия в крыльях близко к местам их крепления к фюзеляжу. Так и сделали, самолет взлетел, пролетел более часа и благополучно приземлился. Ученые и инженеры прибежали к тому человеку и спросили его, почему это сработало. Он ответил: «Туалетная бумага тоже никогда не рвется от перфорации». Шутка повсюду вызывала смех, за исключением палестинцев. Проблема заключалась в том, что у палестинцев не было такой туалетной бумаги, которой пользовались в западных странах, и шутка умерла, — поведал Эверли Рид.[249]