Дистанционные и автономные системы явно предназначены для того, чтобы избежать ответного насилия и в то же время предоставить вооруженным силам возможность оказать немедленное военное воздействие (Renic 2020). Целью является достижение свершившегося факта . Чтобы не потерпеть неудачу, в чистом виде задача состоит в том, чтобы сделать это с огромной скоростью: определить цель и мгновенно нанести по ней удар, прежде чем противник успеет принять решение действовать по-другому. Вирилио описывает философию, лежащую в основе этих понятий, так: "Как только мы что-то увидели, мы уже начали это уничтожать" (цит. по Bousquet 2018). Уничтожить что-то мгновенно - значит признать, что суждения о ценности объекта уже сделаны и больше нет необходимости обсуждать или пересматривать. Таким образом, утопическое поле боя Запада предполагает применение военного насилия мгновенно, на расстоянии, без взаимных угроз и, как только решение о применении силы принято, без вступления в диалог с противником.
Мгновенная дистанционная война - это, таким образом, война с передачей риска в чистом виде, помогающая политикам минимизировать вероятность наказания на избирательных участках и одновременно максимизировать потенциальную выгоду (Shaw 2005). Более того, отражая взгляды кибернетиков 1950-1960-х годов, исключая человека из процесса принятия решений, вы ускоряете войну, преодолевая возможность человеческой ошибки (Bousquet 2018). Для ее сторонников это утопическое поле боя, где смерть наступает гуманно. После выбора целей их можно уничтожать, не опасаясь потерь для собственных сил. Люди, подвергающиеся насилию, ограничиваются теми, кого нужно убить. Война становится хирургией, клиническим применением ножа для удаления противника. Этос воина в диалектике "человек-машина" подчиняется технологиям, которые не требуют самопожертвования и храбрости. Предоставление свершившегося факта неявно ограничивает возможность того, что противник найдет возможность выразить иную политическую точку зрения. Для тех, кто с этим сталкивается, это не война, как ее описывал Клаузевиц. Здесь нет дуэли между противниками. Это скорее охота на человека, чем продолжение политики другими средствами. Это война труса (Chamayou 2012, 2015).
Однако если рассматривать эти автоматизированные военные технологии в рамках клаузевицкой онтологии войны, то опасность заключается в том, что они оказываются оторванными от политики. Это тем более актуально, что информатизация насыщает процесс принятия решений, а алгоритмы пишутся и переписываются таким образом, что непрозрачны для инженеров, ответственных за кодирование этих систем (Lindsay 2020). В этих условиях сентенция Клаузевица о том, что война - это продолжение политики другими средствами, будет отменена технологиями, которые гарантируют, что политическое насилие будет продолжаться по автоматизированной траектории, так что война станет самоцелью. Иными словами, если политика как процесс переговоров внутри правительства не будет успевать за принятием военных решений, возникнет фундаментальный риск для стабильного баланса сил (Horowitz 2019a, 2019b). Как отмечает Вирилио, основная причина этого заключается в том, что "политика невозможна в масштабах скорости света. Политика зависит от наличия времени на размышление" (Virilio 2002, p. 43). Следовательно, ускоренная война отрицает политику. Как только кнопка нажата, следует разрушение. Чем больше автоматизации, тем меньше возможностей изменить военные действия, чтобы реализовать дальнейшее политическое участие. Чем больше людей отстранено от процесса принятия решений, тем больше шансов, что война станет самоцелью.
Все это не мешает тем, кто подвержен этим проявлениям западной военной мощи, разрабатывать контрстратегии, которые создают сомнения или сохраняют конфликт открытым, чтобы управлять увлечением Запада мгновенной, дистанционной войной. Действительно, как показывают войны в Ираке, Сирии, Крыму и Донецке, темп военной мощи может быть использован теми онлайн-кликерами, которые сегодня играют важную роль в формировании новой экологии войны. Например, ИГ использовало свои социальные сети, чтобы показать дикие акты жестокости в отношении своих противников и продемонстрировать единство поддержки среди тех, кто строит халифат (Almohammad and Winter 2019). В то же время западные правительства не могли предотвратить появление этих нарративов и, соответственно, пытались ограничить своих граждан от вмешательства на стороне джихадистского движения. Аналогичным образом, в Крыму и Донецке мы видели, как русские успешно запутывали западную аудиторию и манипулировали ею с помощью дезинформации, тем самым создавая сомнения в том, нужно ли поддерживать Украину и как это делать. Но что также делает этот вид войны таким трудным для сопротивления, так это не просто онлайн-усиление и нацеливание сообщений - это "то, что эти сообщения часто невольно передаются не троллями или ботами, а подлинными местными голосами" (Jankowicz 2020, p. 3). Ускоренная война может помочь ускорить и упорядочить нанесение кинетических ударов, но для участников, транслирующих атаки через социальные сети, достаточно разрушить такие категории, как гражданское лицо, комбатант и участник, чтобы нарушить формирование политических нарративов сверху донизу.
Таким образом, переход к ускоренной войне напоминает нам о том, что "время - это политическое благо, которое используется, когда государства и политические субъекты совершают сделки по поводу власти" (Cohen 2018, p. 4). Эти сделки занимают время и иногда намеренно затуманены, чтобы привести в соответствие реалии поля боя и политическое понимание (Stoker 2019). В таких обстоятельствах продуманное и рефлексивное правительство работает в темпе самой политики, в личных кабинетах политиков и их соответствующих сетях влияния, а не в темпе мгновенной, дистанционной войны. Ведь хорошее правительство - это не всегда быстрое правительство. Иногда хорошее правительство, как и военная история, лежащая в основе технологий боевого опыта, которые делают хороших генералов, также требует времени и размышлений. В этом отношении неравномерное распределение новой военной экологии в армии, правительстве и гражданском обществе говорит нам кое-что о латентности данных, поскольку они формируют политику, приводят в действие тактические изменения и формируют историю и память.
Траектории движения данных и неравномерный распад исторического расстояния
Цифровые технологии ускоряют процесс принятия политических и военных решений, в то время как вещательные СМИ продолжают играть роль в формировании повествования для тех аудиторий, которые остаются приверженцами форм коммуникации двадцатого века. В то же время другие слои населения могут соприкоснуться со зверствами войны с невиданной ранее непосредственностью. Темпы развития этих процессов отражают разрыв в культурах правительства, эпохи телерадиовещания и современной партисипативной журналистики, которые теперь являются частью новой экологии войны. В результате возникли многочисленные и разные циклы осмысления и запоминания, когда разные аудитории в вооруженных силах, в правительстве и в обществе воспринимают войну в разрозненных временных рамках. Эта дизъюнкция - характерная черта новой экологии войны, которая лишь усиливает непрозрачность, неопределенность и подрывает консенсус и социальную сплоченность.
Как и в других организациях, затронутых тенденциями конца XX века в области глобализации, аутсорсинга и реинжиниринга процессов (Turner 2008), оцифровка стимулировала огромное распространение записей, одновременно передавая право собственности на данные, контроль и кибербезопасность организациям за пределами вооруженных сил и связанной с ними оборонной бюрократии. Это привело к значительному росту числа, предоставляющих разрешения на безопасность подрядчикам правительства США и внешним подрядчикам, одновременно делая расширенную инфраструктуру данных уязвимой для кибератак.
По мере утечки и взлома данных правительство стремится обеспечить безопасность информации путем усиления ее разделения, более широкого использования закрытых компьютерных сетей и применения более высоких классификаций безопасности к материалам. Хотя эти ограничения обеспечивают безопасность сетей передачи данных, они также влияют на ведение учета, поиск данных и доступ к источникам информации, созданным правительством и его подрядчиками. В результате бюрократам становится сложнее выяснить, что известно, а что нет организации, и появляется возможность использовать информацию из открытых источников в качестве оружия быстрее, чем военные бюрократы смогут проверить записи.
Чтобы обойти эти проблемы, государственные бюрократические структуры стремятся использовать облачный хостинг данных. Это должно упростить контроль над данными, но при этом еще больше концентрирует власть в руках тех компаний, которые способны поддерживать передовые информационные инфраструктуры. Так, службы безопасности Великобритании заключили контракт с Amazon Web Services на размещение своих секретных данных в облаке. Они надеются, что это даст возможность использовать сложную аналитику данных и искусственный интеллект, которые расширят их возможности по осмыслению собранных ими исходных материалов. Однако это также свидетельствует о том, что государство не может быстро интерпретировать то количество записей, которое оно создало до сих пор.