– Уэнти, – произнес один из безымянных джентльменов, глядя на часы, – не пора ли перейти к делу?
Я посмотрел на Уэнтуорта Уилкинза. Мне никогда не приходило в голову, что у него тоже есть кличка. Однако ж – Уэнти!
– Хм-м, – Уилкинз кивнул головой, наводя ногтем лоск на свои усы. – Конечно. – Он продолжал лучезарно улыбаться. Счастливчик, мальчик мой, после того, как прошлым вечером ты проявил изрядную силу духа и сообразительность, мы тут еще разок кое-что прикинули.
– Сообразительность, – повторил я.
Уилкинз кивнул, и то же самое сделал его сосед справа. Сосед слева сохранял задумчивый вид.
– Несмотря на преимущество нашего положения ввиду того, что ты – известный журналист, удайся тебе… э-э… приостановить рекламный ажиотаж, это могло стать весьма… э-э… обременительным, Счастливчик.
Возможно, в том, что он говорил и таился какой-то смысл. Пока же обнаружилось, что мне лучше держать рот на замке и сделать вид, что понимаю происходящее.
Я навесил замок и сделал вид.
– В общем так, – оживленно продолжил Уилкинз, – как только стало очевидным, что ты хотел бы быть на нашей стороне, мы решили тебя принять.
Слово «принять» можно толковать по-разному.
Я держал рот на замке и делал вид.
Он стукнул ухоженным пальцем по столу.
– Мы обнаружили, что ты помимо уже хорошо известной журналистской интуиции – почти невозможно в это поверить, весьма компетентен в, э-э, потасовках.
Он обернулся к собеседникам.
– Представляете, голыми руками уделать двух лучших боевиков, которых только смог нам прислать Чикаго!
Тот, что был справа, выразил согласие. Тот, что слева, сохранял задумчивый вид.
Уилкинз повернулся ко мне.
– Но самое большое впечатление на меня произвело то, как ты повел, себя с полицией и прессой, – он оценивающе хихикнул, – включая наше собственное издание. – Он покачал головой. – Если бы история угодила к Чернышу, боюсь, он с утра поместил бы ее на первой полосе до моего выхода на сцену. И, боюсь, что кое-кто послужил, бы мишенью для нападок. Для радикального центра, Счастливчик, мой мальчик, это, конечно же, могло выйти боком.
– Радикальный центр, – произнес я, стараясь, чтобы мой голос не звучал совсем по-идиотски.
Он снова хихикнул.
– Нам нравится название, которое ты придумал. Очень подходит. Мы так и будем его называть, по крайней мере между собой.
– О, – воскликнул я.
Тот, что был слева, вновь посмотрел на часы.
– Мальчик мой, – сказал Уилкинз, – ты принят.
– Да, сэр, – честно согласился я. – Куда? То есть я хотел сказать: как?
Это тоже звучало не совсем здорово. Я решил, что лучше, будет опять закрыть рот и сделать соответствующий вид.
– Берем быка за рога, а, Счастливчик? – с осуждением в голосе хохотнул он. – Ладно, мой мальчик, как бы для, тебя прозвучало «тысяча»?
Какой бы новая работа ни была, так хорошо, как на старой, платить не будут. Зарплата тысяча долларов в месяц – совсем не прибавка к тремстам в неделю командировочных разъездного репортера. Должно быть, отсутствие энтузиазма отразилось на моем лице. Коллега справа шевельнулся и пробурчал:
– Доход почти пятьдесят тысяч в год – вполне достаточно для бывшего журналиста, независимо от его квалификации.
Мои челюсти отчетливо щелкнули.
Уилкинз кивнул.
– Боюсь, Счастливчик, это то, с чего тебе придется начать. Теперь, я полагаю, хоть ты, очевидно, и выведал о нашей основной, долговременной, э-э, схеме, у тебя накопились вопросы.
– Ну, э-э, не могли бы вы для меня все просуммировать, сэр. Тут есть, ну что ли, частности.
– Конечно, конечно. – Он потеребил свои роскошные усы. Если начать с самых основ. Счастливчик, то сколько различных способов скинуть правительство или социально-экономическую систему с целью захвата власти другой группой ты мог бы назвать?
Наверно, я моргнул.
– Ну, можно их перестрелять… – начал я.
Кто– то из коллег фыркнул.
– Конечно, можешь, – расцвел в улыбке Уилкинз. – Но сложность в том, что, начиная стрелять, ты не знаешь, кого расшевелишь и кто начнет стрелять в ответ. Подобные революции заходят в тупик. Вспомни, как Керенский меньшевики начали революцию в России в 1917-м? Конечно, когда дым рассеялся, царь и его окружение были не у дел. Но не у дел были и Керенский с меньшевиками. Их либо поубивали, либо, э-э, выпороли. У дел были большевики.
– Да, это правда, – кивнул я с весьма задумчивым видом, хотя, честно говоря, ни о Керенском, ни о меньше… – или как он их там назвал – я никогда не слышал.
– Конечно, – продолжил Уилкинз, – прецеденты случаев насилия как метода борьбы обязательно можно найти. В своей «Золотой ветви» Фрэзер[15] рассказывает о некоем древнем короле-жреце с озера Нимай, который терял свое положение только после того, как кому-то удавалось прокрасться в окрестностях его храма и стащить из старого дуба веточку бедой омелы. Тогда вор получал право сразиться с «королем-жрецом». Если он побеждал, то становился новым главой епархии.
Он скривил лицо в фальшивой гримасе.
– Позже, понятно, насилие было присуще эксплуатируемому большинству, которое выходило на улицы, возводило баррикады и разделывалось с последователями старого режима. Тому пример – Французская революция. Или Американская, которая от нее отличается лишь немногим, по крайней мере ее лидеры являлись лучшими представителями колоний.
Тот, что нервничал по поводу времени, нетерпеливо шевельнулся.
– Затем, – Уилкинз заторопился, – настало время выборов. Во всяком случае в Англии именно так была изменена вся социально-экономическая система. Конечно, по прошествии продолжительного периода времени. От феодализма шаг за шагом пришли к капитализму. Насилие время от времени имело место, но единой кровавой революции, как в других странах, там не было. Остатки феодализма, такие, как палата лордов и королевская семья, сохранялись еще веками, но феодализм per se[16] был определенно упразднен.
15
Джеймс Дж. Фрэзер (1854—1941) – знаменитый английский ученый, исследователь истории религии.