Из хора вылез крик Костянки: «Всё, хорош, заканчиваем официальную программу. Есть вопросы? Нет вопросов. Серафим, выходи на сцену». Потом снова закричал: «Фима, Фима, блядь, ты где?» Внезапно из темноты выступил карлик в строительном комбинезоне и влез на ящик.
«Давай, Фима, про родину херачь!» Все стали кричать в два слога: «Фи-ма! Фи-ма! Фи-ма! Фи-ма! Фи-ма! Да-вай! Да-вай! Да-вай!». – «Ну, уговорили», – сказал Серафим, – «Дементьев. “Стихи о России”. Только тихо все!»
Все зааплодировали, Кувшинникова прослезилась, радио снова выкрутили на полную, из него полилась «Только водка на столе…», воцарилась сумятица. Те, кто мог двигаться, вскочили на доски, положенные поверх коробок, на сами коробки, проваливаясь, как в снежный наст, в бумажные залежи, с визгом вытаскивая ноги, разбрасывая бумажные брызги. Это был танец, парный, общий, одинокий, хоровод, со вскидыванием рук, перекрикиванием музыки. Костянка сидел со спущенными штанами, перед ним на коленях стояла китаянка, умеющая готовить лотос. Все плыло перед моими глазами, огромная женщина рядом со мной вплотную подошла к кассирше и, прижавшись, стала ритмично бить ее по лицу своей грудью в бирюзовом бюстгальтере.
Запахи смешивались и несли куда-то, мне казалось, что я теряю сознание, сквозь чад я видел, как ко мне придвигается расползающееся лицо с салатом вместо волос, лицо китаянки, превращающееся в лотос и обратно. Я зажмурился – кажется, навсегда. Запах стал меняться. Я почувствовал гарь. Открыв глаза, я увидел огонь, услышал, как Кувшинникова кричит: «Новая порция, ребятушки, будем греться!» Посреди контейнера в гигантском чане развели костер, на стенки чана поставили решетку с кусочками лотоса.
«Бросайте дровишки, братцы, зажжем по-нашему, ночь моя, добавь огня!»
«Зажигай» – закричали сразу несколько голосов. В чан стали вытряхивать коробки, бросать открытки, конверты, письма, большие, маленькие, они горели быстро, контейнер наполнился летающими кусочками бумаги, ко мне под ноги упал обугленный листок. Я поднял его: черно-белая фотография, человек в мундире стоит вполоборота, держит в левой руке перчатки, его ботинки и орденские кресты блестят, головы уже нет. На его правое плечо опирается женщина, кажется в черной шали, она выше его, ее лицо огонь не успел повредить.
1.2
A nuestra querida amiga Conch Vara Etiam este pequeño recuer sus amigos Ramon y Carmen Madrid 1919
3.10
Там, кажется, было что-то еще, но это уже было прочесть нельзя. «А мне летать охота!» – закричал путавшийся в спущенных штанах Костянка. Он взял первое попавшееся письмо из ближайшей коробки, сложил его и сделал самолетик. Кто-то начал мастерить самокрутки; женщину в бирюзовом бюстгальтере, вымазав чем-то липким, поставили в центр круга и стали обклеивать бумагой, напевая «Мы оденем всю страну, я ебу, ебу, ебу!» и «Мы нарядим елочку, как елду с иголочки».
Вдруг звук радио резко оборвался. Оно замолчало. Треск. Тишина. Треск. Тишина. Снова треск и сразу за ним – мужской голос: «Ого, смотри, получилось! Получилось! Фантастика! Давай, давай ты, Володя».
Тогда радио заговорило уже другим голосом, пониже:
«Простите за беспокойство. Это “Радио NN”, радио хороших новостей. Друзья, у меня хорошие новости, мы можем быть абсолютно спокойны.
За последние дни убили себя еще несколько людей, которым не дали обезболивающее.
Друзья, у меня хорошие новости, мы можем быть абсолютно спокойны.
За последние месяцы еще несколько детей погибло – те, кого не усыновили люди из других стран».