— Маринка! Сегодня мне надо было встретить на автобусной остановке моего американского переводчика, — она рассказывала. — Я убралась в квартире, принарядилась, а когда вышла из подъезда на улицу, кто-то из окна бросил в меня яйцо. И попал!
«Разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной», — сказал Владимир Набоков. Такое впечатление, что ироничный взгляд Динки вперед нее появился на свет, и, бросив этот взгляд на мир, она узрела в нем натуру. Недаром нам с ней понравился анекдот замечательного фотографа Миколы Гнисюка:
В утробе матери сидят двое близнецов. Один у другого спрашивает:
— Как ты думаешь, ТАМ есть жизнь?
— Не знаю, — отвечает второй. — ОТТУДА никто еще не возвращался.
…Когда уезжала от меня Динка в дальние страны, в теплые края, она подарила мне на прощание голову африканца, выполненную в реалистической манере в натуральную величину из терракоты.
— Еле добралась до тебя, — сказала она своим неподражаемым голосом, явившись ко мне средь бела дня, чего с ней никогда не бывало, днем она обычно работала. — Я шла по улице с этой непокрытой головой, нежно прижимая ее к груди, — рассказывала Дина, — и хотела пройти так в метро мимо контролера. Вытаскиваю из кармана проездной, а она мне говорит:
«Гражданочка! Одну минуточку! Вы вот часть тела несете, за часть тела — как вообще?..» Я говорю: «Это же скульптура!» А она — знаешь, как они это делают? — свисток в зубы и грудью на тебя: «За часть тела, — мне говорит угрожающе, — собираетесь оплачивать проезд?»
— Я отвечаю терпеливо, — рассказывала Динка, — «Поймите, это фрагмент скульптуры Родена, был такой замечательный французский скульптор, может быть, вы слышали — его выдающиеся работы „Поцелуй“, „Весна“, „Мыслитель“…» Та немного смягчилась, но говорит очень строго: «Зачем же вы ее несете тогда просто так? Ведь неприятно же смотреть! Голова без тулова?» — «А что мне с ней делать? — я спрашиваю. — Куда мне ее?» Она говорит: «Ну, в сумку положите!» Я говорю: «Вот, авоська в кармане плаща». — «Ну, в авоську положите».
— Я положила голову этого негра в авоську, и она, качаясь, поплыла со мной рядом по перрону…
Мы водрузили голову ко мне на шкаф, чтобы Саймон (так звали Динкиного африканца!) обозревал с высоты окрестности.
— Видишь, — она говорила, — какой у него высокий лоб, глаза какие выразительные. Кажется, он вобрал в себя все мастерство Родена.
— Только бы он мне на голову не свалился, — я грустно отвечала.
В то время я еще не избавилась от привычки хватать все, что любишь, — и держать в своих лапах, прижав к груди! Напрасно твердили мудрецы всех времен: «В жизни нет ничего постоянного и ничего вашего. Даже вы сами! И чем живее то, что для вас дорого, тем оно мимолетнее. Камни могут быть постоянными. Цветы не могут. А любовь — это не камень. Это цветок. И очень редкий…»
— …Ах, опостылел мне берег, берег, — вид угрожающий, рев злодейский, римские шлемы — орлы на белых скалах да чаячий писк пигмейский! Может быть, там впереди, на глади (в море открытом, а как в лагуне!), всю эту синь поместив во взгляде, можно тайком отдохнуть на шхуне?.. — пела у меня в наушниках Новелла Матвеева. Ясно было, что эта песенка прозвучит у меня в передаче, когда я буду прощаться с Динкой.
В самый последний раз мы поехали вместе в Дом творчества писателей — Малеевку, мы много лет туда ездили не в сезон на весенние школьные каникулы. Я стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. Передо мной уходила в березовый лес, в деревеньку Глухово, подтаявшая мартовская дорога, тени деревьев темнели на ней, как деревянные шпалы, и три дорогие мне спины — Динка, Ева и Боря, взявшись за руки, удалялись от меня в прямом и в переносном смысле.
…Перед отъездом я повела ее в Зоологический музей.
— Ты когда-нибудь бывала, — спросила я, — в Зоологическом музее?
Она ответила:
— Нет, никогда.
— Как же так? — я воскликнула. — Ты навсегда уезжаешь в другую страну, еще не всех чучел повидав в этой?!
…Когда уезжала от меня Дина Рубина, вдаль устремив свой взор и ввысь, к Землям Чистой Радости для обретения совершенства и бессмертия, не оборачиваясь, не прощаясь, сжигая за собой мосты, — мы встретились в студии у микрофона в хорошо знакомом ей Доме звукозаписи на улице Качалова, где Витя Трухан записывал эпохальный спектакль по ее сценарию: сказку Гауфа «Карлик Нос» с самыми лучшими артистами XX века.